Язык "Временника" Тимофеева - очень сложен, он должен стать предметом специального исследования, здесь же мы ограничимся лишь краткой его характеристикой. Запутанность и вычурность фраз Тимофеева создается чаще всего тем, что они начинаются с ряда придаточных предложений наслаивающихся одно на другое, так что главное среди них совершенно теряется. Стремясь наиболее точно выразить свою мысль, Тимофеев нанизывает одно слово на другое; глагол-сказуемое у него в большинстве случаев стоит в конце предложения, часто не рядом с подлежащим, что очень затрудняет понимание смысла фразы. Ясности речи мешают и постоянные перифразы, а иногда, видимо, и сознательная тайнопись дьяка Ивана.
Один из видов перифраза, постоянно используемый им, - это толкование имен (Иоанн - благодать, Феодор - дар божий, Димитрий - двоематерен и т. п.), заимствованное Тимофеевым из "Степенной книги".
Помимо этого, дьяк Иван использует и другие приемы перифраза и иносказания, причем далеко не всегда и. желания з ашифровать то, что написано, как может показаться сначала, а просто из стремления к украшенной, необычной речи, "высокому" стилю. Например, нет никакой причины зашифровывать слово "ладьи, лодки", однако Тимофеев называет их "водоносилы"; можно было бы просто сказать "пушки" или "огнестрельные орудия",- Тимофеев называет их "градобитные хитрости", а в другом месте "стенобитные хитрости меднослиянная телеса, неодержимыя тяготы";[1] вместо того чтобы сказать "колокола", он пишет: "церковная бо трубы, от них же происхождаху святозвучныя гласы, созывающая на пение"; мельничную плотину он называет "оплот мелющия хитрости", и т. п.
Тимофеев не чуждается и игры словами, например о Расстриге он пишет: "он, недостойный, чины недостойным недостойне раздавал", или — "основания их раскопа, злом целя зло, древнею злобою зле по отцы си ревнуя".[2] „Видяху молящая молимаго к молению яко непреклонна...,[3] и т. д.
Местами находим у него рифмующиеся окончания частей предложения:
И первый бысть растакатель стаду,
Последний же явлься предатель граду.
Корабль низверг погрузися,
Но не уже и потопися,
...Град же самый весь ниизложительми в конец разорися.[4]
Речь Тимофеева образна и эмоциональна. Риторические вопросы и восклицания постоянно используются им и придают изложению страстный, взволнованный характер. Дьяк Тимофеев то и дело обращается к читателю, убеждает его, полемизирует с ним, доказывает свои положения и права писателя.
"Где суть иже некогда глаголющей, яко неповинна суща Бориса закланию царского детища?" — спрашивает он и горячо доказывает виновность Бориса в убиении царевича Димитрия. "Кто убо, рцы ми, не посмеется... этого (врага) безумию?" — обращается он к читателю, описав разорение Новгорода врагами. "О, долготерпения твоего, владыко! Како не разверзе земля уст своих, якоже о Дафане и Авероне древле?"— восклицает он, рассказав о бесчинствах первого самозванца, и т. п.
Свободное копирование
