Сразу после ареста маму отвезли в Закарпатье и посадили в Ужгородскую тюрьму. Почему в Ужгород? Да потому, что раньше мы там жили, и не прошло ещё и года как после введения в Закарпатье пограничной зоны, нас выселили оттуда, – в связи с организацией погранзоны МВД очищало Закарпатье от всех подозрительных и неблагонадежных. А мы были неблагонадежными, так как более двух лет жили на оккупированной территории, под немцами, и, следовательно, вполне могли оказаться немецкими шпионами, если уже не были таковыми.
Любопытно, что в мамином деле фигурировало аж две единицы огнестрельного оружия, два пистолета. Первый – небольшой изящный Браунинг в дамском исполнении. Этот пистолет маме выдали в НКВД в июле или в августе 1941 г., перед самым приходом немцев в г. Симферополь, где она в то время работала инспектором детской комнаты милиции. За несколько дней до оккупации мама со мной на руках безуспешно пыталась выехать с Крыма, но немцы захватили Керчь и перекрыли пути для эвакуации. Тогда мама закопала свой Браунинг возле колодца где-то на окраине Старого Крыма. Однако впоследствии найти его не смогла. Значит, раз – за потерю оружия, или, может быть, даже за добровольную сдачу его немцам.
История второго «ствола» похожа скорее на выдумку, чем на правду. Когда мы жили в Ужгороде где-то в сорок шестом или в начале сорок седьмого один мамин знакомый работник МВД принес нам, то есть мне и моему младшему брату в подарок прекрасной сохранности пистолет с деревянной инкрустированной рукояткой, на которой четко была видна дата изготовления – 1834 год. «Таким пистолетом стрелялся Пушкин», – сказал он нам. Щедрость этого товарища объяснялась просто: ему нравилась наша мама, – она многим тогда нравилась.
Пытаясь выстрелить из этого пистолета, мы с братом набили в ствол серы от спичек, так как пороха у нас в тот момент не было, а нетерпение было велико. Сверху мы засадили найденный на пустыре пыж. Однако сколько мы ни жгли спички на полке, пистолет так и не выстрелил. К счастью. Когда же маму арестовали, то пистолет оказался «заряженным». Таким вот образом на шее у моей сугубо мирной мамы оказалось аж два ствола сразу.
И это не всё: маму также обвинили в том, что она хотела (!) уехать за границу, да ещё и увезти с собой советского офицера. А дело было так. В Ужгороде, уйдя из КЭЧ гарнизона, мама работала в архитектурном отделе горисполкома, и по долгу службы курировала строительство Ужгородского аэродрома. Строили аэродром военные. Начальник аэропорта, некий Титов, – в каком он был звании, я не знаю, – стал, как говорится, бить клинья к моей маме. Но мама любила своего мужа и была счастлива в браке, поэтому подбить эти самые клинья никому и не удавалось. Но ей, естественно, было приятно внимание мужчин, ей нравилось подшучивать над ними.
В апреле 1947 г., перед самыми майскими праздниками, маму телеграммой вызвали в Житомирскую область к родителям моего отца (теперь это другая страна – Украина), где в то время у деда и бабы жил мой младший братишка. Отпросившись на работе, она помчалась в аэропорт к Титову: так, мол, и так, надо срочно лететь в Житомир за сыном. А Титов и рад:
– Тебе, Раечка, куда угодно на первый же самолет!
Мама возьми и пошути:
– Тогда – в Париж!
– Зачем? – оторопел Титов.
Дело в том, что до образования в Закарпатье пограничной зоны, из Ужгорода довольно свободно можно было перебраться за границу. Мы тогда жили в доме, который назывался Рафанда, в квартире человека, который – и все об этом знали – действительно уехал в Венгрию. И, не предвидя последствий, мама отшутилась:
– Шляпки модные примерить.
Знала бы она, чего стоят такие шутки! Не добившись от мамы взаимности, этот вшивый ухажер написал куда следует донос: дескать, Ремизовская собиралась удрать за границу и подбивала его к тому же.. А тогда, как теперь все знают, было такое время, что любую чушь принимали всерьез. Следователь на допросах не раз тыкал маме в лицо этим доносом.
