Младенчество - 2

      2

      Как в тот же Покров попал мой будущий отец, я точно не знаю. В 1998 году мы с ним встретились в последний раз. Ему было 80 лет, да и времена настали другие, так что он охотно, и не столько с болью, сколько с юмором рассказывал о своих отсидках. Сначала – раскулачивание с высылкой семьи в Среднюю Азию. Отец отца (мой дед Фома) с властями не согласился, вследствие чего сгинул бесследно, а семья в долгой дороге на восток разбежалась. Батя, совсем пацан, пристал к банде, и вскоре был посажен – то ли за разбой, то ли за грабеж.

      Малолетки долго не сидят. Освободившись, отец устроился на работу в шахту в Ростовской области, да власти не дремали, и воля оказалась непродолжительной. Однажды шахтерская смена поднялась на-горА – и сразу же (Не дали даже помыться! А ведь шахтера после упряжки и узнать-то невозможно! Он от угольной пыли черней камерунского негра.) почти в полном составе была осуждена по “антисоветской” 58-й статье. Рассказал только, что судили всех цивилизованно, поодиночке. Трибунал (“тройка”) спрашивал ФИО, а затем немедленно оглашал приговор и давал расписаться. Две минуты – десять лет; следующий: две минуты – пятнадцать… Конвейер задержек не терпит.

      Отцу дали восемь. Отсидел полностью, по этой статье скидок ни для кого не было. Не пропал и на Колыме, и после, на вольном поселении (это, впрочем, та же Колыма, только без конвоя), и в обычной, гражданской жизни. И всю жизнь мучился вопросом: что ж он, малограмотный (три неполных класса) деревенский парнишка, из-за своей первой – уголовной – судимости почти не живший при советской власти на свободе, что ж он ей, несокрушимой, сделал такого, что заслуживало бы восьми лет колючки и пожизненного клейма?

      А ведь легче многих отделался. Такое время. Такие дела.

      В ту, последнюю нашу встречу, отец рассказал, почему сбежал с поселения. Не могу в эту историю поверить, но и скрыть не могу: она рассказана родным мне человеком и только мне, рассказана шепотом, наедине и впервые. А суть вот в чем. Дружок, такой же вольный поселенец, только постарше возрастом и лучше информированный, предупредил, что скоро здесь случится заварушка, поэтому лучше сматываться заранее.

      Батя, стреляный волк, насторожился, однако насиженное место и хлебную должность бросать не хотел. Почта, на которой он был самым главным и самым единственным работником, обслуживала в основном лагеря (отнюдь не пионерские) и располагалась при таёжной дороге. И вдруг по этой дороге началось непонятное движение техники в сторону его родного, так сказать, лагеря. Ну, взобрался на сопку посмотреть, к чему бы это.

      Полюбопытствовал, ага. И, не помня себя, бросился обратно, схватил барахло, помчался вдоль дороги в сторону станции, мечтая об одном: чтобы попутка оказалась из своих, а не из тех, что недавно проследовали в лагерь.

      Потому что в лагере вывели и плотно построили всех заключенных (а может, из других лагерей еще подвезли – уж больно их было много), окружили бульдозерами и, по данной выстрелами команде, бульдозеры пошли.

      На людей. По людям.

      Не верю!!! НЕ ВЕРЮ.

      Ну, это я такой вумный (словечко отца), а ему тогда предсказать свою скорую и неминучую судьбу случайного свидетеля было проще, чем два пальца обоссать.

      Вот и драпал стреляный волк как загнанный заяц. Только по эту сторону Урала очухался. И матери за всю жизнь ни словом не обмолвился. И нам, детям, когда подросли – только байки о том, как он на спор с охраной провозил в лагерь под хвостом кобылы самогон да как ловко шельмовал в карты.