Иван Сергеевич был в Ясной Поляне на моей памяти три раза.
Два раза в августе и в сентябре 1878 года, и в третий и последний раз в начале мая 1880 года.
Все эти приезды я помню, хотя возможно, что некоторые мелочи я могу перепутать.
Я помню, что, когда мы ждали Тургенева, это было целое событие, и больше всех волновалась мама. От нее мы узнали, что папа был с Тургеневым в ссоре и когда-то вызывал его на дуэль и что теперь он едет, вызванный письмом папа, чтобы с ним мириться.
Тургенев все время сидел с папа, который в эти дни даже не "занимался", и раз, как-то в середине дня, мама собрала всех нас, в необычный час, в гостиную, где Иван Сергеевич прочел свой рассказ "Собака".
Я помню его высокую, мощную фигуру, седые, шелковистые, желтоватые волосы, несколько разгильдяйную, мягкую походку и тонкий голос, совершенно не соответствующий его величавой внешности.
Он смеялся с заливом, чисто по-детски, и тогда голос его становился еще тоньше.
Вечером, после обеда, все собрались в зале.
В это время в Ясной гостили дядя Сережа (брат отца), князь Леонид Дмитриевич Урусов (тульский вице-губернатор), дядя Саша Берс с молоденькой женой, красавицей грузинкой Патти, и вся семья Кузминских.
Тетю Таню попросили петь.
Мы с замиранием сердца слушали и ждали, что скажет о ее пении Тургенев, известный знаток и любитель.
Он, конечно, похвалил, и, кажется, искренне.
После пения затеяли кадриль.
Bo-время кадрили кто-то спросил у Тургенева, танцуют ли еще французы старую кадриль, или же все танцы сводятся к канкану. Тургенев сказал: "Старый канкан вовсе не тот неприличный танец, который теперь танцуют в кафешантанах; старый канкан приличный и грациозный танец". И вдруг Иван Сергеевич встал, взял за руку одну из дам и, заложив пальцы за проймы жилета, по всем правилам искусства, отплясал старинный канкан с приседаниями и выпрямлением ног.
Все хохотали, и больше всех хохотал он сам.
После чая "большие" начали о чем-то говорить, и между ними завязался горячий спор. Больше всех горячился и напирал на Тургенева князь Урусов.
Это было то время, когда в отце уже началось его "духовное рождение" (как он называл этот период сам), и князь Урусов был одним из первых его искренних единомышленников и друзей.
Не помню, что доказывал князь Урусов, сидя у стола против Ивана Сергеевича и широко размахивая рукой, как вдруг случилось что-то необыкновенное: из-под Урусова выскользнул стул, и он, как сидел, так и опустился на пол с вытянутой вперед рукой и грозяще приподнятым указательным пальцем.
Нисколько не смутившись, он, сидя на полу и жестикулируя, продолжал начатую фразу.
Тургенев взглянул на него сверху вниз и неудержимо расхохотался.
— Он меня убивает, il m'assomme, этот Трубецкой, — визжал он, сквозь смех путая фамилию князя.
Урусов чуть-чуть не обиделся, но потом, видя, что хохочут и другие, поднялся и рассмеялся сам.
Свободное копирование
