Глава пятая
СЛУЖБА НА ГЕОФАКЕ
В 1965 г. Ю.В. Ласис рекомендовала меня вместо себя в лабораторию районирования к Т.М. Калашниковой как специалиста, более готового заниматься новой в те годы непроизводственной сферой экономической географии. Декан А.М. Рябчиков опасался взять меня на Геофак, встревоженный поступившими «сигналами», но Ю.Г. Саушкин его убедил: «Кто из учёных не отличался странностями? В конце концов, нам нужны мозги». Так я вернулся на родную кафедру. Моя первая и большая работа о микрогеографии городской торговли оказалась на эту тему и последней; «географию обслуживания» после меня основательно подняли С.А. Ковалев и В.В. Покшишевский, со мной остались только выходы в теоретическую географию. После 1991 г. все предложенные мною способы совмещения уличной торговли с транспортными узлами и пешеходными потоками осуществились автоматически сначала в виде толпы торговцев, потом в ларьках и, наконец, в супермаркетах.
Зато к другой теме, «отдых и туризм», я прирос навсегда: она увлекает меня и конкретно-содержательной стороной, потому что хорошо соответствует моим интересам и образу жизни. Я начал заниматься рекреационной географией раньше, чем В.С. Преображенский, Ю.А. Веденин и И.В. Зорин, в те годы, когда первый был ещё «чистым» физикогеографом, второй – архитектором-озеленителем, а третий – студентом нашей кафедры. Мои пионерные работы о рекреации отразились в докладах (1967, 1969, 1971), но были опубликованы слишком поздно (1969, 1971) и не попали в периодические итоговые библиографические списки.
На географическом факультете МГУ я в 1965 – 1984 г. прошёл службу от старшего инженера до старшего научного сотрудника. В 1966 г. защитил кандидатскую диссертацию о формах районирования. Защита была многолюдной и триумфальной, с большим участием физикогеографов. Однако в тематику нашей кафедры эта тема не вписывалась. У экономикогеографов никогда не было потребности в таком дробном и сложном районировании, их представления о расчленении пространства очень примитивны. Принадлежность к кафедре обязывала, и мои скелеты стали обрастать социально-экономическим мясом, менее оригинальным, более удобоваримым и похожим на престижную продукцию зарубежных географов. Весь мой дальнейший творческий путь можно рассматривать как постепенную утрату оригинальности и растворение в периферийных, российских областях мировой науки. Моим Золотым семилетием на Геофаке я считаю годы 1967 – 1973, а Серебряным десятилетием 1974 – 1983.
Во второй половине шестидесятых годов в советской географии закончился бум районирования и начался количественно-математический и системно-методологический ажиотаж. Наибольшую активность проявляли Ю.Г. Саушкин, Ю.В. Медведков и В.С. Преображенский. Тематическое преображение и интеллектуальное омоложение некоторых учёных плодотворно и далеко не случайно совпало с крутыми переменами в их личной жизни. Это помогло им увлечь за собой молодежь. Переворот в умах произвела и переведённая с английского языка книга американского учёного В. Бунге «Теоретическая география» (1967). Блистательный термин подхватил и застолбил Ю.Г. Саушкин, а тем, кто не попал в его компанию или рассорился с ним, как В.А. Анучин, ничего не оставалось, как отрицать теоретическую географию или противопоставить ей что-нибудь своё. Географы-природоведы не без основания упрекали «теоретиков», что они говорят от имени всей географии, хотя представляют только узкий круг экономикогеографов.
Мое положение в контексте теоретической географии оказалось двойственным. С одной стороны, мои ранние, совершенно не зависимые от зарубежных, сочинения доказывали самобытность и приоритет отечественной науки . Своим предшественником в России я считаю В.П. Семёнова-Тян-Шанского. С другой стороны, из-за тематического родства переводной географической литературе я сделался удобной мишенью и жупелом для борьбы с «буржуазными», антимарксистскими влияниями, что тоже вменялось в обязанность советским учёным.
Идеологическая борьба в географии, к счастью, не доходила до лысенковщины. У нас был плодотворный плюрализм, вызванный главным образом соперничеством между москвичами и ленинградцами, а также между МГУ и Институтом географии в Москве. И на съезде Географического общества, и на защите диссертации В.А. Анучина кипели такие страсти! В них были вовлечены даже студенческие массы. (Защита Анучина шла в актовом зале два дня). Но в эту бурю в стакане воды партия и правительство не вмешивались.
В то время как ученики и, особенно, ученицы Н.Н. Баранского и Ю.Г. Саушкина в многочисленных университетах и пединститутах принимали меня на «ура», ленинградец Б.Н. Семевский и его клеврет из Челябинска М.И. Альбрут до самой своей смерти клеймили меня как идеологического врага, запутывавшего умы неискушённой молодежи, смыкавшегося с идейными истоками фашистской геополитики и т.д. Им вторили К.И. Геренчук и А.Г. Исаченко (впрочем, достаточно справедливо оценивший мой вклад в теоретическую географию). И, наконец, с высокой трибуны меня долбил сам президент Географического общества С.В. Калесник. Как мне относиться к этой критике? Ю. Г. Саушкин сказал: «Гордись! Вырежь их фразы и носи на груди, как орден».
Между тем, безжалостно уничтожался природный ландшафт, в котором прошла моя молодость. С озабоченности судьбой Западного Подмосковья в связи со строительством города-спутника Зеленограда начался мой большой дрейф в сторону экологии. Немалое влияние оказала отредактированная мною книга Д.Л. Арманда «Нам и внукам» (1964), одна из первых в России по природоохранным проблемам. Важнейшим выходом из науки в утопию стала предложенная мною в 1970 г. территориальная модель сосуществования городов и природного ландшафта – «поляризованная биосфера», конструктивная вершина моей темы «Территориальные ареалы и сети».
В первые 13 – 15 лет я занимался наукой в одиночестве, моими единственными читателями были научные руководители и покровители Н.Н. Баранский, Д.Л. Арманд, Ю.Г. Саушкин. Прочие научные работники, аспиранты, студенты моих докладов не понимали. В шестидесятых-семидесятых годах у меня появились младшие поклонники и читатели, которые пришли ко мне сами и стали моими друзьями: М.Р. Сигалов, М.П. Крылов, В.Л. Каганский, В.А. Шупер, С.А. Тархов. Из географов моего поколения особо отмечу Л.В. Смирнягина, рекламировавшего меня среди студентов, которые его обожают, и А.Е. Осетрова, от которого я сам многого набрался в полевой, походной обстановке, да и он в последнее время стал понимать мои концепции. На меня и А.Е. Осетрова влиял юрист и экономист Л.Б. Шейнин. В 1994 – 1999 г. для меня много сделал А.Е. Левинтов: возил в экспедиции, рекомендовал как лектора и эксперта, дал заработать на заграничные путешествия. И, наконец, мне постоянно помогал мой ровесник Ю.Г. Липец (конференции, публикации, моральная поддержка, а в постсоветское время – поездки по Финляндии и скандинавским странам).
В семидесятых-восьмидесятых годах, благодаря научным связям В.А. Шупера и В.Л. Каганского, я чувствовал себя как рыба в воде в составе неформального «незримого колледжа», насчитывавшего несколько десятков человек, где подвизались математики, филологи, биологи, а тон задавали философы и методологи науки. Выдающееся место среди интеллектуалов высшего уровня занимает С.В. Чебанов. Он, в частности, и мои сочинения понимает с полуслова, мгновенно схватывает любую идею. В то же время мне кажется, что с моими теоретическими работами хорошо знакомы самое большее четыре или пять человек. Остальные воспринимают меня с подачи ближайших коллег, по устным выступлениям и полупублицистическим статьям.
Начиная с середины восьмидесятых годов, моими защитниками, покровителями, работодателями становятся люди гораздо моложе меня. Так, много сделали для меня М.Е. Карпель и В.А. Шупер, а В.Л. Каганский отчасти превратился из опекаемого в опекуна. М.Р. Сигалов устроил мне в 1991 г. грандиозное двухнедельное авиапутешествие по Дальнему Востоку, Сибири и Уралу, с пересечением самых ярких мест на теплоходе и в поезде. В.П. Чижова и Е.Г. Королева (Шитова) возили меня на конференции, приобщали к молодёжи. В Эстонии то же делал Ю. Мандер. А.Н. Замятин набрал мою монографию «Территориальные ареалы и сети» на компьютере. С.Н. Ловягин сканировал мой «Атлас картоидов» и, более того, собирался его издать на свои средства. Однако немногих из перечисленных лиц я мог бы назвать своими учениками в обычном, традиционном смысле слова. И уж точно ни для кого из них я не был начальником. Они никогда от меня не зависели. Я никому не давал распоряжений и поручений. У меня вообще не было подчинённых, и я, как ни странно, этим горжусь.
Мое отношение к преподаванию противоречиво. С одной стороны, меня и на службе в университете не допускали к студентам, дабы я не сказал лишнего и не подвёл моих благодетелей, Ю.Г. Саушкина и Т.М. Калашникову, поручившихся за меня перед начальством. Однако с их же позволения некоторые самые младшие преподаватели иногда уступали мне часы кафедральных семинаров и спецкурсов. Меня хотя бы раз показывали каждому курсу студентов как известную достопримечательность, привлекали к защите курсовых и дипломных работ в качестве оппонента, но к руководству – довольно редко. Незнакомые студенты боялись ко мне идти, да их и отговаривали, иногда запугивали мои коллеги по кафедре. Познакомиться со студентами я мог в неформальной обстановке, например, при выездах на практики, на экскурсиях. Зато те немногие, которые решили ко мне обратиться, об этом не пожалели.
Мои студенты все были талантливы и достаточно самостоятельны, руководство ими оказывалось почти номинальным и сводилось к слабому покровительству. Со студентками получалось наоборот. Они сразу устраивали так, что я писал за них тексты и чертил карты, не получая в награду ничего более серьёзного, чем обыкновенные поцелуи. Я не боялся, но совестился злоупотреблять своим положением. Более близкие отношения с девушками если и возникали изредка, то после окончания ими университета и главным образом через туристские походы, поездки, прогулки, в которые я звал всех. Мою жизнь надолго украсили две-три подруги, приобретённые таким образом.
Озабоченный своей судьбой в науке и охваченный методологической рефлексией, я создал спецкурс «Элементы общего науковедения», полагая, что должен же кто-нибудь в «Храме науки» рассказать студентам, что такое Наука вообще. Меня более всего занимали особенности личности учёного и их непонимание обывателями. Мне дали самую неподходящую аудиторию – группу вечерников, главным образом девушек, заниматься наукой не собиравшихся. Их главная задача была в том, чтобы пораньше вернуться с занятий домой. Они потом говорили, что лекции мои были интересными (забавными), но не могли толком припомнить, о чём я им рассказывал.
Всё же одна большая польза от этих лекций для меня явилась. В 1982 г. я прочитал тот же курс науковедения на факультете повышения квалификации преподавателей вузов. С ними пришла в нашу аудиторию и некая аспирантка из МГПИ им. В.И. Ленина. Я произвёл на неё сильное впечатление, но она постеснялась ко мне подойти. Мы познакомились только в 2010 г. на конференции в Ростове-на-Дону. Татьяна Ильинична Герасименко – ныне доктор географических наук, профессор, заведует кафедрой, была и деканом в Оренбургском университете.
На основе лекций о науке я написал большую статью и послал её в новосибирский журнал «Эко», по тем временам передовой и сравнительно либеральный. Ответ был не отрицательным, но каким-то неопределённым. Переписка с редактором тянулась несколько лет (!). В 1999 г. моя статья «Наука как нравственно-психологический феномен» была опубликована в двух номерах журнала «Здравый смысл» Российского гуманистического общества, с драгоценным для меня послесловием академика Г.И. Абелева. Прошло ещё несколько месяцев или лет – и мне написали из Новосибирска о желании получить что-то о науке, но я не стал с ними связываться.
В течение 19 лет (1965 – 1984) я был на факультете чуть ли не единственным научным сотрудником, не имевшим постоянной педагогической нагрузки. Моей аспиранткой хотела стать только одна Л. В. Алексеева (Башкирова) с темой «Экономическая география заповедников», но ректорат не разрешил мне руководить аспирантами с резолюцией: «Не имеет своего научного направления».
С другой стороны, я сам не люблю и не стремлюсь преподавать: 1) это тяжёлая и опустошительная психологическая нагрузка; 2) засилье лекций – примитивный, варварский способ обучения с тех пор, как изобретено книгопечатание, и уж тем более после появления Интернета; студенты должны больше работать самостоятельно; 3) монолог – насилие говорящего над слушающим, а к диалогу с не близкими и не любящими меня людьми я не готов; 4) меня угнетает мысль, что многие слушатели собрались на мою лекцию не по своей воле (так обычно бывает со школьниками и студентами). Напротив, я радуюсь, если на мой доклад добровольно придёт молодой человек, ради меня отказавшийся от возможности веселее провести вечер.
В начале лета географы разъезжались по экспедициям, а тех, кто подобно мне был не востребован в поле и не замешан в делах приёмной комиссии, убирали из университета на три месяца. Благодаря незанятости преподаванием, административной и общественной работой и абитуриентами, я круглый год пользовался изумительной свободой.
На Геофаке власть и влияние Ю.Г. Саушкина не выходили за пределы трёх экономико-географических кафедр. На общефакультетском учёном совете мне провалили защиту докторской диссертации в 1973 г. Ходил слух, что так мстили за А.Е. Федину, которую завалил Ю.Г. Саушкин: «Отольются Родоману Шурочкины слёзы!». Обстановка на защите была необычной. На нашей кафедре почти все искренне и наивно ждали триумфа и готовились к большому празднику. Ю.Г. Саушкин ликовал заранее. Присутствовало более трехсот человек, молодёжь стояла на подоконниках. Хозяин советской невоенной картографии К.А. Салищев, концепции которого я усердно развивал, усмехался в первом ряду и постукивал пальцем по виску. Один член учёного совета заглянул в дверь. «Кто там защищается? А, этот... Типичный параноик!». Проголосовал против и убежал. Аргументированно опрокинуть меня было поручено К.В. Зворыкину, с которым я, как мне казалось, много лет успешно сотрудничал. Остальные выступавшие мою работу только хвалили. В результате я не набрал в свою пользу даже простого большинства голосов.
На следующий год учёный совет разделился, и наша секция готова была меня принять, но мне опротивела эта возня, я отдыхал два года, предаваясь другим увлечениям. Я влюбился в ещё одну девушку, бегал за нею и с ней по лесам и лугам родного Подмосковья, висел ночами перед её окном на пожарной лестнице. Родители спохватились, оторвали её от меня, выдали замуж за хорошего мальчика.
Меня закружили роковые перемены в семейном положении, вынужденный переезд на новую квартиру и т.п. Лишь в 1981 г. я вторично представил докторскую диссертацию к защите, но в тот момент мой намечавшийся оппонент Ю.В. Медведков заявил о намерении эмигрировать, его лаборатория экологии человека была разогнана, над коллегами и учениками сгустились тучи. Меня отправили на перевоспитание в вечерний университет марксизма, но я так и не смог себя заставить его посещать.
После первого провала докторской диссертации ярким всплеском оказалась работа о картоидах (1977), очень фундаментальная, но слишком малотиражная и долгое время никем не замеченная. Всё на эту тему я опубликовал только в 2007 г., в книге «География, районирование, картоиды». Само слово «картоиды» К.А. Салищев запретил, поэтому его подчинённый A.M. Берлянт применял термин «теоретико-географическая модель». Но у моего понятия «картоид» объём больше, он не всегда включает теорию.
На Геофаке вторым апогеем моей деятельности и всего Серебряного десятилетия стал выход в свет сборника «Географические границы» (1982) под моей редакцией совместно с Б.М. Эккелем. То был обычный по форме сборник работ молодых учёных (под руководством и с предисловием одного немолодого), но необыкновенный по неожиданной новизне заявленной темы. Провозгласить лимологию – учение о границах полагалось корифеям, но они его проморгали, как когда-то – теоретическую географию. Получился скандал. Наших противников особенно раздражало, что первой в сборнике была статья В.Л. Каганского. Публикация сборника была признана идеологической ошибкой. Зато мы, авторы и редакторы, взяли себе почти весь тираж и распределили его рационально; поток цитирования этой книги был заметным.
В конце 1978 г. я прилетел из аэропорта Быково в Иваново на семинар-совещание агрономов и ботаников с докладом «Сохранение красоты загородного ландшафта». Так появилась ещё одна большая тема, впоследствии публиковавшаяся в журналах и сборниках под заглавием «Пейзаж России». В Иванове у меня на многие годы завязалось знакомство с местным доцентом М.П. Шиловым. Ему лишь в 1990 г. удалось напечатать мой «пейзаж» в виде тонкой брошюрки без указания автора на титуле, а на его обороте названного только составителем, но и такое жалкое издание в СССР было для меня достижением.
После Иваново я посетил Палех, Южу, Холуй. Уложив пальто в рюкзак, с портфелем в руке, пошёл пересекать границу области по ещё не крепкому льду реки Клязьмы. Меня заметил местный житель, догнал на мотоцикле, вернул в село, устроил переезд во Владимирскую область на автомобиле. В Москву я уехал поездом из Коврова. Вот так я постигал особенности административных границ, столь важные для моей теоретической географии.
В 1982 г. скончался мой покровитель Ю.Г. Саушкин. Дни моего пребывания в МГУ были сочтены. При очередной переаттестации в 1984 г. новый заведующий кафедрой экономической географии СССР А.Т. Хрущёв, заручившись поддержкой декана Г.И. Рычагова, изгнал меня из университета – по одной из версий, для того, чтобы взять на мое место С.П. Москалькова. На сей раз не помогла мне и обычная поддержка Т.М. Калашниковой, и положительное заключение всей кафедры. Соратник мой Б.М. Эккель отрёкся от меня на партбюро и тоже проголосовал за моё увольнение. Впоследствии этот талантливый и подававший надежды учёный изменил науке и занялся коммерцией, стал антикваром. О своём научном прошлом он теперь даже говорить не хочет.
В 2021 г. мне рассказали, что главным инициатором моего изгнания был глава факультетского партбюро геоморфолог Р.С. Чалов.
Летом того же злополучного 1984 г. директор ЦНИИ теории и истории архитектуры Ю.П. Бочаров пытался взять меня в свой институт, но их учёный совет эту затею провалил, а через четыре года и самого Бочарова в этом учреждении уже не было.
Меня подобрали эстонцы, пригласили на летнюю молодёжную школу в заповеднике Матсалу. Я приготовил огромный картоид с надписями на эстонском языке. В таком виде он демонстрировался на многих последующих докладах и на защите докторской диссертации в 1990 г.
В сентябре я зашёл на Геофак за трудовой книжкой, поклявшись, что ноги моей больше там не будет. И клятву свою я сдержал. Я сохранил хорошие и деловые отношения с некоторыми товарищами с нашей кафедры (А.А. Агирречу, А.И. Алексеев, В.Е. Шувалов), но и только. В их стенах меня больше никогда не видели.
Свободное копирование
