3.4. В Крыму на «практике»
После геодезической практики в подмосковном Красновидове нашему курсу полагалась общегеографическая практика в трёх местах – в Хибинах, на Западном Кавказе и в Крыму. Соответственно, студенты разделились на три сорта. В Хибины попали самые активные, уже проявившие себя в науке, бывшие юнги, известные преподавателям. Второй сорт – маршрут через Красную Поляну до Чёрного моря под руководством знатока Средиземноморья Елены Николаевны Лукашовой тоже выглядел престижно. Там оказались и мои друзья по ноябрьскому походу. Ну, а Крым, это, по мнению многих студентов, пошлое пляжное место, достался «отбросам общества».
Нас было около 40 студентов в поезде Москва – Севастополь, из них 35 девушек и пять парней, из коих три были бывшими фронтовиками, они нам очень пригодились, на них держалась вся группа. Наши девушки сразу же приклеились в тамбуре к матросам (курсантам?), обменялись с ними адресами, а минимум двое, Бэла Кириллова и Вера Бабкина, впоследствии вышли за кого-то из этих моряков замуж и поехали с ними на Дальний Восток, где прожили бОльшую часть жизни.
Нашими руководителями были физикогеографы, Юрий Павлович Пармузин, исследователь Сибири, и Людмила Алексеевна Михайлова, занимавшаяся зарубежными странами. Мы сошли с поезда в Джанкое, где познакомились с хозяйством в степи. Побывали в Симферополе, где ещё ходил узкоколейный трамвай. Посетили «Ханский парк культуры и отдыха» в Бахчисарае и поднялись на Чуфут-Кале. Ночевали на базе геологов. Дальше мы шли пешком через горы до Ялты и вдоль берега до Гурзуфа. Девушки шествовали в купальниках, мальчики – в длинных и широких брюках до пят или в трусах. Вещи везли на грузовике, с которым мы регулярно воссоединялись для обеда и вечером перед ночлегом. Среди нас была одна татарка (видимо, казанская) Роза Мажитова. Руководители просили не говорить при ней о выселении крымских татар.
Я шёл без рюкзака, обвешанный разными вещами На мне болталась полевая книжка, которую я сразу же потерял в Большом Каньоне. Через него мы поднялись на Ай-Петри и заночевали на метеостанции. Там полагалось встречать восход солнца. Я приготовился разинуть рот от восторга. На крыльцо вышел Пармузин и смачно зевнул.
– Ерундово тут!
Так он унизил Крым своей Сибирью. Но я воспринимал мир иначе. Мне повезло, что Землю я всю жизнь постигал «по нарастающей»: Крым, Кавказ, Памир, Гималаи; европейская часть СССР, Западная Сибирь, Восточная, Дальний Восток; Россия, другие советские республики, дальнее зарубежье и т.д. Я возвёл это в метод и всем советую для географического воспитания.
В Ялту мы спускались стремительно, через роскошные хвойные леса. Заглянули на водопад Учан-Су. Ноги ломило от усталости. «Подъём тяжёл для сердца, спуск – для ног», отметил я про себя. Заночевали в посёлке Магарач, в начальной школе, на полу, среди парт – у самого моря. Пармузин держал свою отдыхающую семью в соседнем доме. На следующий день мы по берегу пришли в Гурзуф и там расположились камералить – подводить итоги первой части практики.
Где-то рядом находился легендарный Артек. За ним возвышался Аюдаг. Восхождение на него в программе нашей практики не значилось, но я не мог просто так пройти мимо знаменитой горы. После обеда я самовольно покинул базу, подъехал на попутном грузовике и начал подниматься напрямик по крутому склону со стороны суши. Я продирался сквозь кустарник, потерял выпавший из кармана кошелёк со всеми деньгами и паспортом, спустился, нашёл и опять поднялся, а потом обогнул гору с юга и одно время висел над морем, держась только за кусты. Оттуда достиг вершины. Там лежали записки от восходителей (детей), я их забрал и положил свою. Спустился вниз по удобной Партенитской тропе. Вернулся на Гурзуфскую базу в темноте. А все свои карманы я с тех пор, если они не застёгиваются, скрепляю английскими булавками. Не удивляйтесь, что я и сейчас этими булавками обвешан.
Приговор мне вынесли сначала предварительный. «Завтра все пойдут вдоль берега, а Родоман поедет на машине. Послезавтра мы поднимемся на Чатырдаг, а Родоман останется внизу». Наутро в кузов нашего грузовика посадили меня и ещё трёх или четырёх девушек, у которых были «критические дни», и повезли на поляну у подножия Чатырдага. К вечеру туда пришли все остальные. Суд состоялся в начале ночи, при свете костра.
– За такие проступки мы удаляем с практики, но, учитывая, что Родоман совершил это в порыве своего географического энтузиазма… – примерно так они говорили и помиловали меня частично. Совсем не выгнали, но на Чатырдаг не взяли. Я отсиживался в лагере.
На следующий день мы проскочили через Алушту и остановились в Рыбачьем (бывший Туак). У рыбаков купили много рыбы и сварили её в ведрах. Я был очень голоден, но рыбу есть не умел. Мама готовила мне котлеты, убирала кости из селёдки, а тут… Вооружившись пластинкой черного хлеба, я с жадностью взял в рот кусок рыбы, что-то проглотил и сразу же ощутил в горле множество костей. «Первая помощь» (постукивание по спине, питьё воды и т.п.) не помогла.
Шофёр выпил 300 г водки, ребята-фронтовики по 150. В таком виде им пришлось везти меня в больницу. Дорога до Алушты была ещё не асфальтированная, а грунтовая, отчасти выдолбленная в скалах и очень извилистая. По кузову от борта к борту каталась плохо привязанная бочка с бензином (обычное дело в экспедиции). Сидеть в кабине я отказался, потому что хотел смотреть по сторонам.
– Инструментов для извлечения рыбьих костей в Алуште нет, – сказали врачи. – Поезжайте в областной центр.
Меня закутали в моё одеяло. При свете фар я видел Кутузовский фонтан. (В наши дни более новая дорога проходит через перевал в другом месте). В Симферополь прибыли на рассвете. Остановились возле областной больницы.
– Ворвались мне ночью три пьяних… Простите, ви один бил трезвий. Ворвались и кричат: «Ми рибаки! Ми подавились рибьей костью!» – вспоминала потом дежурная врачиха.
Дожидались приёма лёжа в кузове с попыткой уснуть и согреться на солнце. Когда начался рабочий день у врачей, меня в присутствии сопровождавших ребят положили на операционный стол и вытянули так, чтобы моя глотка, пищевод, кишечник и задний проход образовали одну прямую линию, и стали засовывать в меня широкую металлическую трубу. Я хрипло ревел. Успел сказать или сунуть ребятам записку: «Родителям не сообщайте». До или после этой операции меня сажали и давали глотать вату, смоченную раствором (взвесью) бария. (Для обнаружения инородного тела просвечиванием надо было покрыть его металлом). Один клочок ваты в пищеводе застрял, второй прошёл. Исследования не дали результатов. Ребята уехали, меня оставили в больнице. Рюкзак со всеми личными вещами был при мне.
Вокруг больницы располагался большой сад, больные гуляли по нему в белом нижнем белье. Мужчины в рубашках и кальсонах, а женщины в длинных ночных рубашках. В таком виде и тут разворачивался флирт. Медсёстры сновали по саду и делали уколы. Вот сидит на скамейке парочка, а сестра, не говоря ни слова, подходит, заголяет попу и всаживает шприц. И я не получал от лекарей ничего, кроме уколов. Примерно на четвёртый день встрепенулся и потребовал какого-то решения. К тому времени ощущения от проглоченной кости заметно ослабли. Меня выпустили из больницы со справкой: «Диагноз – ?; выписывается по собственному желанию».
Попутный шофёр, везший меня в Ялту, оказался из Феодосии. Я поделился с ним тёплыми воспоминаниями. Феодосия – моя вторая родина. Да нет, первая! Родители зачали меня в сентябре 1930 г. на балконе дома Айвазовского. И с ними я провёл там незабываемый конец лета 1939 г.
С машины я сошёл, не доезжая Ялты, и начал спускаться в Нижний Магарач. «Культурный ландшафт» Крыма был тогда очень своеобразным – сплошной проходной двор и сад, без заборов. Темнота застала меня недалеко от берега. Я расстелил своё байковое одеяло (мечта иметь настоящее шерстяное одеяло осуществилась только в конце ХХ века) и переночевал в нескольких сотнях метров от цели. Утром получил ключи от школы и поселился один в пустом классе среди парт, без представления о том, что делать дальше. Бродил по пляжу, увидел качающийся на волнах помидор. Frutti di mare! Не съесть ли мне его?
Соседи заметили, пригласили на обед. Помню большую тарелку борща, розовую от сметаны, пышный белый хлеб. На следующий день пришла депеша от родителей. Они ничего не знали, но что-то чувствовали…
ТРИСТА РУБЛЕЙ ПЕРЕВЕДЕНЫ ГУРЗУФ ТЕЛЕГРАФОМ
Я сходил в Гурзуф, получил деньги, поел в столовой. Каменистый пляж по дороге был малолюдным. Встречались купающиеся нагишом. Ночью их ловили пограничники, требовали паспорт. Застигнуть парочку за интимным занятием – высшая радость для измождённого службой солдата, обутого в жару в кирзовые сапоги с портянками.
Ещё день-другой, и я воссоединился в Гурзуфе со своими товарищами. Они прошли Восточный Крым, побывали в Коктебеле и на Карадаге. Меня встретили трогательно, у девушек на глазах виднелись слёзы. Мне всё простили, но моя учебная практика, с «нормальной» точки зрения, должна считаться полностью проваленной. Я потерял полевую книжку и больше ничего не записывал, я уклонился или был отстранён от всех камеральных занятий, не участвовал в полевой работе много дней после скандала с Аюдагом и рыбьей костью. Я был на маршруте праздным туристом и паразитом, ни в чём не помогал ребятам. Но именно в таком качестве я страстно полюбил Крым и не хотел с ним расставаться.
Свободное копирование
