Арбат. Воспоминания художника. Часть 1. Глава 5
На очереди была Австрия. Но сама столица, Вена, ребятам почему-то не понравилась, и проехав ещё несколько больших и маленьких городов, они сделали остановку в Зальцбурге, так называемом «городе Моцарта», где я работал второй сезон. Они рассказали мне о своей поездке, а на следующий день занялись привычной деятельностью, расположившись неподалёку от меня, и уже через несколько дней можно было с уверенностью говорить, что оба влились в коллектив художников города. Среди богемы Зальцбурга были словаки, чехи, китайцы, хорваты, австрийцы, курды, сербы, сирийцы, черногорцы и другие представители Европы и Ближнего Востока. То, что русских художников стало трое, было воспринято как должное. Но немного погодя некоторые из местной полиции стали проверять документы исключительно у Сергея и Николая, спрашивая при этом разрешение на работу. Такого документа ни у кого из рисующих на улице до этого не было никогда. Кто был инициатором такого новшества – загадка. Через неделю Магистрат Зальцбурга стал действительно выдавать художникам разрешения на работу. Но как только вопрос коснулся Арбатских, начались осложнения. Ганс, шеф Магистрата по работе с культурой, заявил, что разрешение нам не даст. В этот разговор для придания ему максимально высокого статуса были приглашены представители всех отделов Магистрата от шефов до секретарш. Наступил пиковый момент.
Мы сказали, что у нас огромное количество заказчиков из разных стран, что очередь желающих – на неделю вперёд, что нельзя допустить подрыв доверия туристов к художникам Зальцбурга. Разговор вёлся на английском, но шеф требовал, чтобы все три его секретарши переводили ему на немецкий, и на все наши доводы продолжал упорно трясти головой – нет! Магистрат был готов уже разойтись по кабинетам, когда я остановил всех жестом и сказал шефу:
- В таком случае выдайте нам письменный запрет на работу!
Все замерли и посмотрели на Ганса. Такого поворота тот не ожидал! Видно было, что он пожалел, собрав на показательную экзекуцию русских весь Магистрат. Он с удовольствием разогнал бы всех куда подальше, лишь бы избавиться от той ситуации, которую устроил себе сам! Но положение обязывало принимать решение. Вместе с секретаршами шеф удалился к себе в кабинет. Минут через пятнадцать он вышел в окружении своей «свиты» и протянул нам по листу бумаги с текстом. Мы, не читая, свернули листы и положили их в карманы, сухо поблагодарили всех и вышли на свежий воздух. Вернувшись на Домплац, молча принялись рисовать дождавшихся нас туристов. Ни в этот день, ни позже никто больше не подошёл к нам с вопросами о разрешении на работу. Появилось ощущение, что Магистрат оставил нас в покое если не навсегда, то надолго. Решили, что в случае вопроса, почему работаем, сошлёмся на отсутствие русского перевода.
Каких только приключений не было в Зальцбурге! Нужно было, живя на кемпинге в палатках, держать себя на уровне высшего света, во вдохновенной готовности рисовать портреты с натуры и по фотографиям. А заказчики попадались - один интереснее другого! Приносили фотографии, истёртые и измятые до такой степени, что с трудом угадывались контуры людей. Были обесцвеченные от времени, где едва выделялись мутные пятна сюжета, были фотографии, повреждённые неведомыми жидкостями, прожжённые и пробитые. И во всех случаях требовался безупречный портрет! Причём собственное желание художников сделать работу максимально точной и красивой было самым сильным стимулом, многократно перекрывавшим денежный интерес. Это был азарт, кураж!
Между нами считалось, что показателем разборчивости снимка, увеличенного до натуральной величины, были ресницы глаз. Если они были видны, материал для работы считался безупречным. Но, как я сказал, приходилось делать портреты с таких фотографий, где неразличимы были даже контуры глаз, носа и всего остального. Приходилось подключать многолетний опыт работы со всевозможными типами лиц, базирующийся на изучении множества закономерностей.
Помню такой случай. Подходит ко мне мужчина лет сорока, протягивает фотографию и спрашивает, смогу ли я нарисовать портрет женщины? Я смотрю на фотографию и не понимаю, как можно при таком изображении говорить о портрете. Ведь изображения практически нет! Вместо лица и фигуры – размытые пятна. Безнадёжный вариант…
- Это моя мама, - говорит мужчина, - других фотографий нет.
Люди по-разному говорят о своих родителях, и по этим отзывам мы без труда улавливаем их отношение к родным. То, как заговорил о своей маме подошедший, было высшей сыновней любовью и преданностью! Оказалось, что он совершенно не помнит своей матери: она погибла в 19 лет, когда ему было полгода. Я попросил мужчину прокомментировать снимок. Мы вместе установили, что у мамы не причёска, а платок, вместе определили контуры платья и т.д.
Портрет предполагался однотонным, и я пообещал сделать его на следующий день к своему обычному времени прибытия на работу. Честно говоря, я совершенно не представлял, как справлюсь с этой задачей. Но абсолютная уверенность ни на минуту не покидала меня!
Приехав на кемпинг, развернул мини-мастерскую под навесом своей двухкомнатной палатки. Поставил на этюдник планшет с чистым листом ватмана, взял в левую руку фотографию, а правой нанёс растушёвкой сепии на ватман пятна таким же образом, как на фотографии, только большего размера. Потом убрал фотографию: она мне больше была не нужна.
Даже размытые контуры на фотографии давали какое-то представление о человеке, возраст был известен. Я начал создавать лицо. Определил овал, размытые контуры глаз, носа, губ. Постоянно отходил на некоторое расстояние и убеждался, что тоновые пропорции, стартовавшие с изначальных пятен, не нарушаются. Работая в таком ключе, постоянно уточнял контуры и переходил к детализации. Постепенно проявилось лицо. Я довёл рисунок до таких подробностей как ресницы.
Наутро приехал на площадь часом раньше обычного. Каково же было моё удивление, когда на месте вчерашнего расставания я обнаружил своего заказчика, изрядно продрогшего от долгого пребывания в утренней прохладе. Увидев меня, он заволновался. Это волнение передалось и мне. Мы поздоровались. Я начал устанавливать этюдник для демонстрации портрета. Расставил стулья. Пытаясь прийти в себя, я несколько тянул время. Но это не помогало. Наконец мне пришлось достать портрет и поставить его на этюдник. Я посмотрел на мужчину. Но тот ни на что не реагировал. Впившись глазами в портрет женщины, он, казалось, перестал дышать. Время потянулось так долго, что зашкалило все ожидаемые реакции. Я делал вид, что поправляю свою рекламу, немного погодя для звукового эффекта подвигал стульями, меняя их положения, покашлял.
Мужчина медленно повернулся ко мне и стал приближаться, глядя прямо в глаза. На его лице был эмоциональный ноль, оно как бы окаменело, но за всем этим чувствовался сильнейший душевный подъём. От такого заказчика можно было ожидать чего угодно! Подойдя вплотную, он поднял руки... и я тут же оказался в его объятиях, почти не отличающихся от тисков. После этого он долго давил и тряс меня, его чувства восторга и благодарности не могли найти выхода. Уже подъезжающие коллеги располагались для работы, с удивлением поглядывая на моего клиента и на меня, а мужчина всё не унимался. Он соорудил некоторое подобие стола и весь день пополнял на нём богатейший репертуар пиршества. Все художники Зальцбурга должны были отметить важное для него событие: появление образа матери!
