II
Как только вспыхнула война, я немедленно -- 21 июля 1914 года -- получил бумажку, уведомлявшую меня, что я, в качестве офицера ополчения, призываюсь в 318-ую пешую Новгородскую дружину и обязан явиться в место формирование этой дружины, в г. Старую Руссу. Не собираюсь сейчас подробно касаться всего, пережитого мною, сперва в Старой Руссе, потом в Выборге, где дружина находилась до мая 1915 года, затем в местечке Ганнаше, на берегу Рижского залива, на полпути между Перновом и Ригой. Я был сперва дружинным адютантом, потом в Гайнаше, где из трех дружин был образован полк (под названием 434-го пех. Тихвинского), -- полковым адъютантом, и в этот первый год войны был свидетелем работы по подготовлению тыла, протекавшей, вероятно, более или менее одинаково по всей России. Думаю, что мои наблюдения в этой области также не будут лишены некоторого интереса, но покамест откладываю записывание этого материала, а также и всего того, что относится к моей службе в Азиатской часта Главного Штаба, куда я был совершенно для себя неожиданно и без всякого своего участия переведен из Гайнаша в сентябре 1915 года и где оставался до самого переворота, заставшего меня временно исполняющим обязанности делопроизводителя этого учреждения. Если я здесь упоминаю о своей военной службе, то только для того, чтобы пояснить, что с июля 1914 года и до марта 1917 года я не принимал никакого участия в политике. Даже вернувшись в Петербург, я не возобновил ни публицистической работы в газете "Речь" {Если не считать ряда фельетонов, явившихся плодом моей поездки в Англию в феврале 1916 года и впоследствии напечатанных отдельной книгой под заглавием "Из воюющей Англии".}, ни работы в
Центральном Комитете партии народной свободы. Открыто вернуться к той и другой я -- в силу своего положение офицера, служащего в Главном Штабе -- не мог, сделать же это, так сказать, конспиративно у меня не было никакой охоты, да и не было бы в таком тайном участии большого смысла. Как бы то ни было, мне важно, для пояснения многого дальнейшего, констатировать это обстоятельство. С начала войны и до самой революции я был оторван от политической и -- в частности -- от партийной жизни и следил за нею только извне, как сторонний наблюдатель. Мне были неизвестны сложные отношения, развившиеся в эти годы внутри Думы и в недрах нашего И. К. Я совершенно не знал Керенского, -- мое знакомство с ним было чисто внешнее, мы кланялись при встрече и обменивались банальными фразами, -- о политической его физиономии я мог судить только по его речам в Думе, о которых я никогда не был высокого мнения. Конечно, в силу моей близости к редакции "Речи", личных отношений с Милюковым, Гессеном, Шингаревым, Родичевым и другими, я не мог, да и не хотел, вполне терять связь -- вернее, контакт -- с партией и политикой; и не потерял ее. Но все же внешняя моя отчужденность была причиной того, что после переворота, на первых порах моей возобновившейся политической деятельности, я не сразу мог разобраться в той сложной сети и личных, и партийных отношений, которая опутала -- отчасти сковала -- работу Вр. Правительства. Я многого не знал и многого, поэтому, не понимал. Это отразилось и на собственной моей роли, как будет видно далее.
