authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Jury_Gaev » Моя Колыма - 2

Моя Колыма - 2

01.07.1950
Спорное, Магаданская, Россия

До Хабаровска добирались поездом десять дней. Из Советской Гавани до Магадана  шли пароходом чуть ли не двое суток. Охотское море сильно штормило. Мама, измученная морской болезнью, лежала пластом. Когда я, проголодавшись, начинал плакать, папа подносил меня к маминой груди, чтоб я мог насытиться и уснуть. Последние 200 км на север от Магадана одолели по колымской трассе автобусом. Здесь в поселке Спорное (когда его строили, долго спорили о названии) и прошли первые восемь лет моей жизни. Они были наполнены событиями только светлыми. Так что если для большинства «советских» (выросших в Советском Союзе), слова Колыма, Магадан, Крайний Север ассоциируются, прежде всего, с Гулагом и политзаключенными, то для меня Колыма  – счастливое без натяжек детство.

В Спорном я пошел в детский сад, первую воспитательницу Софью Павловну до сих пор помню. Так же как приятелей, с которыми рос – Сережку Чистякова, братьев близнецов Витьку и Славку Пастернаков, Люську Володскову, партнершу по игре во врача и больного. Названия близких к нам тамошних населенных пунктов – Ягодное, Палатка, Оротукан, Дебин тоже навсегда в памяти.

Речка, на которую бегали нежарким коротким летом, называлась Ударник. Мы учились на отмелях плавать, ловили руками рыб-усачей, хвастались друг перед дружкой найденными «золотыми» камешками. Взрослые, занятые работой, почти нас не  контролировали. Набив пазухи рубашонок фисташками (магазины были полны китайских орешков и консервированных ананасов, – дружба с Поднебесной находилась на пике), ребятня уходила на целый день в сопки. Там мы собирали чернику и голубику, играли в города и названия кинофильмов, смотрели с высоты на машины, едущие по трассе на Магадан и обратно. Зимой, а холода бывали под минус сорок, катались на лыжах, рыли тоннели в двух-трехметровой снеговой толще, строили ледяные крепости. Весной, когда Ударник набухал большущими льдинами, ходили смотреть, как на речке аммоналом взрывают лед. Осенью любили ездить с родителями «на силос» - взрослые заготавливали корма для животноводческих ферм, мы ж, предоставленные себе, наслаждались беготней и свежими впечатлениями. Нормальное для пацана было у меня детство!

На окраине поселка, окруженная забором с вышками по углам, находилась мужская зона – главный магнит для местных мальчишек. По утрам из ворот выходил строй людей в телогрейках, они шли на какой-то прииск добывать золото. Охранники с автоматами, рвущиеся с поводков овчарки-красавицы, грубая речь, с помощью которой общались живущие за забором люди - что могло быть более интересным. Первые матерные слова в жизни я услышал от заключенных на Севере. Часто из строя кто-нибудь выбрасывал нам, мальчишкам, выструганный из дерева ножик, пистолет, бывало, что и почти взаправдашний автомат. У каждого ведь были на воле дети, по которым зэки скучали. «Вооружая» нас, они как бы общались со своими сынишками. Охрана в таких случаях реагировала лояльно, мы чувствовали общее дружелюбие, и не боялись совсем собак, мужчин в телогрейках, бранных выражений, за которые, произнеси их при маме-папе, можно было получить по губам. Счастливчик, которому доставался деревянный автомат или пистолет, гордился им так же, как отцовской медалью, полученной на настоящей войне с фашистами. Так жили на Колыме мы, дети. Родители занимались добычей хлеба насущного, и было им в значительной степени не до нас.

Отец устроился на Спорненский авторемонтный завод инженером. Отвечал за технику безопасности, потом работал технологом, конструктором техотдела. Маму взяли в поселковую школу учителем младших классов. Позже она преподавала русский и немецкий (!) языки в вечерней школе рабочей молодежи, была даже недолго директором школы в поселке Дебин, находившемся в 20 километрах от Спорного. Это при том, что диплома о высшем образовании у неё  тогда не было, из-за рождения детей мама доучивалась заочно в Хабаровском пединституте. В Дебине, к слову, осужденный за «антисоветскую агитацию» отбывал срок несколькими годами ранее писатель Варлам Шаламов, автор знаменитых «Колымских рассказов». Спустя много лет, почитав Шаламова, Солженицына, Евгению Гинзбург, узнаю страшную правду о лагерях, подобных нашему спорненскому, с виду тихому.

В поселке, застроенном деревянными бараками, нам дали комнату на первом этаже двухэтажного шлакоблочного дома. Таких «элитных» домов  было то ли три, то ли четыре, жили в них руководители АРЗ с семьями. В нашей квартире была еще комнатушка, именуемая почему-то ванночкой, обитал в ней холостой молодой мужчина, оставшийся для нас с братом дядей Федей. Мы, подрастая, очень с ним подружились. Когда на кухне дядя Федя жарил картошку с салом, нам тоже перепадало. Мама ругалась, уверяя, что детям такая пища вредна, для нас же ничего вкусней в мире не было. Случалось, мама подкалывала соседа, советуя подыскать жену. Тогда, мол, будет кушать не только жареную картошку. Сосед отшучивался, а я как-то заступился за дядю Федю, сказав, что сам женюсь на нем, когда вырасту.

По субботам папа, я и брат Женя ходили в баню. Папа мыл нас по очереди, и каждый раз я боялся ослепнуть от попадавшего в глаза мыла. После, уже одетые,  заходили в буфет при бане, где продавалось на разлив пиво. Пока папа не спеша выпивал кружку-другую, обсуждая с народом местные новости, мы с братом, оба от вершка два вершка, сидели терпеливо в сторонке. Мне нравилось, что папу многие  знают, что обращаются часто по имени-отчеству. Еще бы: инженерно-технический работник известного на всю Колыму завода, активный рационализатор, - в те годы такие люди пользовались авторитетом, на предприятиях их ценили.

Отец вообще был человеком во многом незаурядным. Его родители вышли из кондовых уральских низов: папа, рабочий-железнодорожник, разочаровавшись в народной власти, повесился, мама до конца дней оставалась набожной и неграмотной. Один брат умер совсем молодым, две сестры прожили заурядную жизнь – щелкали семечки на завалинке, любили водочку. С пятнадцати лет Саша Гаев, устроившись токарем на вагонзавод, начал самостоятельно зарабатывать. Все интересы близких трудяг-ровесников сводились к пьянству и проституткам по случаю, его же тянуло к серьезным знаниям и культуре. Саша посещал литературную студию, которую вел ученик пролетарского писателя Максима Горького, читал Чернышевского, Сенеку, Спинозу,  Бэкона, Вольтера, Руссо. Брат Женя, когда вырастет, увлечется философской литературой (меня это миновало) под влиянием ненавязчиво-обстоятельных рассказов отца о своей довоенной и послевоенной молодости. Папа говорил, что собранная им библиотека в войну пропала, что учась после фронта в политехническом, разрывался между инженерным делом и литературно-философскими увлечениями. Свой выбор сделал он прагматически: кормить семью писательством вряд ли бы получилось. Но любителем книг и думающим человеком оставался всю жизнь. Инженером тоже стал превосходным, технический склад ума проявлялся в том же изобретательстве. Авторских свидетельств на разные изобретения у папы было десятка полтора-два. В начале главы я упоминал очерк «Колымские металлисты». Способ изготовления болтов и шурупов, о котором в очерке идет речь, был применен на всех предприятиях Дальстроя. Авторское вознаграждение за него составило 10677 рублей (запись об этом есть в отцовской трудовой книжке) – приличная по тому времени сумма.

Отец любил решать практические технические и технологические задачи. Это, кстати, в СССР поощрялось экономически, на предприятиях существовали БРИЗы – бюро по рационализаторству и изобретательству. Другое дело, что в силу многих объективных и субъективных причин реализовать даже перспективные задумки иногда было трудно, а порой невозможно. Работая после Севера в Запорожье, отец угробил немало нервов, внедряя на «Коммунаре» и других заводах свои оригинальные «кузнечнопрессовые» идеи. Хорошо помню его раздраженные монологи о бюрократах и волокитчиках, всячески тормозивших внедрение.

В 1956 году журнал Новый мир» опубликовал роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», рассказывающий о судьбе советского изобретателя. Герой книги долго и безуспешно борется с засильем приспособленцев-начальников, в итоге, оклеветанный, оказывается в тюрьме. Роман наделал много шуму, был подвергнут критике за «некоторое сгущение мрачных красок» и фактически запрещен. Но у нас дома журнал хранился. Когда мы с братом выросли и поумнели, батя (так мы стали называть папу, что ему нравилось) заставил нас прочитать роман. Критическое отношение к советским реалиям формировалось, выходит, и таким образом. Позже, став журналистом, общался с Кулибиными не один раз, и знаю не понаслышке, как от них везде отбивались, как трудно пробивались интереснейшие идеи.

13.05.2022 в 19:55

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: