В это время и в Петербурге показались признаки того, что черносотенные элементы готовятся выступить в столице и рассчитаться с рабочими и евреями. Образовалось общество, которое поставило себе цель бороться против революции и анархии и еще одно черносотенное общество под названием "Камора народной расправы". В конце октября в Петербурге прошли слухи, что реакционные элементы готовятся убить всех известных деятелей революционного движения. Эти слухи были серьезные, потому что почти ежедневно целые шайки нападали на активных студентов и знаменитых рабочих и избивали их чуть не до смерти. Темные, подозрительные элементы организовывали патриотические манифестации с флагами и пели "Боже, царя храни".
Трудно передать, какие горькие настроения были у рабочих и у интеллигенции, которые принимали активное участие в революции. Опасность организованного правительством погрома стала реальна и серьезна, и рабочие решили вооружиться и готовиться к сопротивлению против убийц и грабителей, которых правительство намеревалось выпустить изо всех темных углов.
29 или 30 октября в Петербурге распространился слух, что Трепов и полицейский департамент решили начать свою штрафную экспедицию еврейским погромом. Общее мнение об убийственной тактике правительства было единогласным: все были уверены, что еврейский погром в Петербурге неминуем. Между евреями возникла паника, и эта паника увеличилась, когда обнаружили на дверях многих еврейских квартир в разных кварталах Петербурга кресты, написанные мелом. Понятно, что это было сразу объяснено как знаки, которые должны были указать погромщикам, кого надо грабить и даже убивать. И тогда евреи начали в страхе и отчаянии бежать из Петербурга. Куда? Понятно, в Финляндию, где можно было спрятаться и от погромщиков, и от преступной русской полиции. Там, в Финляндии, можно было быть уверенными, что финская полиция не допустит погрома. Сколько сотен, а может быть, и тысяч евреев убежали тогда из Петербурга в Финляндию -- не узнать. Но я помню, что Выборг был переполнен еврейскими беженцами. Я старался успокоить мою семью и моего друга Эйзенберга, который имел большие связи с высокопоставленными чиновниками. Он требовал, чтобы я сейчас же отправил свою семью в Выборг, что опасность погрома велика, и на моей двери тоже был нарисован крест. Я согласился и отправил в Выборг свою жену с двумя маленькими детьми и русскую няню. В Выборге я еле нашел дом, куда впустили мою семью. Город был переполнен испуганными, несчастными евреями.
Дом, в котором приняли мою жену и детей, был полон беженцами. В их глазах были грусть и страх. Еще несколько дней тому назад они жили спокойно, не думая о завтрашнем дне. Они считали себя гражданами свободной страны, а сейчас они лежали на полу в квартире гостеприимного финского гражданина и не знали, что с ними будет завтра. Вечная трагедия еврейского народа. Дом, который принял мою семью, состоял из четырех комнат, скромных, но очень чистых, и в каждой комнате находилось от восьми до десяти человек. Там же устроилась семья Эйзенберга. Спали на полу. Раздеться было невозможно. С тоской я попрощался со своей семьей и с некоторыми знакомыми и вернулся в Петербург. На сердце лежал тяжелый камень. Я думал об ужасном психологическом контрасте между энтузиазмом, который я пережил 18 октября, и унижением сегодняшнего дня.
В горьком положении беженцев в Финляндии был луч надежды. Эту надежду принесли незнакомые финны. Они окружили беженцев таким трогательным вниманием, таким сердечным гостеприимством, что все ожили. Бежать из дому, спасаясь от погрома, и найти на чужбине такое человеческое отношение было для всех большим утешением. Это был признак высокой моральной культуры, которой маленький финский народ достиг благодаря своей политической независимости от России.
Прошло два долгих дня беспокойного ожидания. Сердце рвалось к моей брошенной семье в Выборг. На третий день я узнал, что высокопоставленные погромщики решили отменить намеченный в Петербурге погром. Это значило, что беженцы могут вернуться домой. Понятно, что я первым же поездом поехал в Выборг и привез свою семью домой. Легко себе представить, какова была наша радость, когда мы очутились все вместе дома.
Потом, через несколько дней, много говорили о том, что Трепов отказался от своего плана потому, что царю объяснили, что погром в Петербурге принесет много неприятностей и испортит престиж России.
Свободное копирование
