Глава 27. Новая поездка за границу. Знакомство с Азефом.
Весною 1902 года сильно заболела моя дочка полутора лет. Ее непрерывно лихорадило, и она заметно слабела. Лечившие ее врачи не могли точно установить, чем она больна. Тогда мы обратились к одному знаменитому специалисту по детским болезням, и тот, определив, что у девочки воспаление железок, заявил, что петербургский климат для нее очень вреден. "Вы должны увезти ребенка куда-нибудь в горы, -- сказал он мне и жене. Я бы посоветовал вам поехать с ней в Швейцарию".
В конце мая мы выехали в Швейцарию через Берлин, где мы сделали остановку на три дня. Там мы встретились с моим старым товарищем по партии, близким другом Левитом, который отбыл шестилетнюю ссылку в Ср. Колымске и который по возвращении из ссылки выехал за границу и поселился в Берлине. Я знал его адрес и заблаговременно сообщил ему о дне нашего приезда. И я никогда не забуду, как трогательно, чисто по-братски он нас встретил и каким нежным вниманием он нас окружил.
Он обладал редкой способностью привлекать к себе людей не речами, а поступками своими, своей моральной чистотой. Я был поражен, какую трогательную любовь проявляла по отношению к нему русская учащаяся молодежь, которую я встречал у него. Он был для них непререкаемым авторитетом не только потому, что он, старый народоволец, обладал большим революционным опытом и широким и ясным мировоззрением, но еще в большей степени потому, что он им чрезвычайно импонировал как кристально чистая моральная личность.
От Левита я узнал много крайне интересных и важных вещей. Он подробно меня ознакомил с тем, как возникла партия социалистов-революционеров, как и почему было решено перенести ее центр в Женеву, какую огромную роль в этом центре играют Михаил Гоц и Осип Минор. Услышав от меня, что я еду в Швейцарию и что я намерен поселиться недалеко от Берна, он мне посоветовал познакомиться с Хаимом Житловским, жившим тогда в Берне.
В начале июня мы поселились в Гунтене, очень живописном городке на берегу Тунского озера. Остановили мы свой выбор на этом поселке по указанию Житловского, с которым я познакомился, когда остановился дня на два в Берне, чтобы отдохнуть с дороги и осмотреться. С тех пор у меня установились с Житловским самые добрые отношения. Не могу не отметить, что при первой своей встрече со мной Житловский произвел на меня своеобразное впечатление. Я знал, что он горячий еврейский националист и в то же время любит Россию, и все же западноевропейская культура и западноевропейская психология наложили на него свой особый отпечаток. Он был очень сдержан, уравновешенно спокоен и чрезвычайно вежлив. Ни малейшего следа русской открытости и еврейской экспансивности. Получалось впечатление, что частое общение с европейскими учеными и профессорами и совместное с ними сотрудничество на научном поприще его как бы отшлифовали на европейский образец. Но когда мы в нашей беседе затронули целый ряд наболевших вопросов, то в этом замкнутом, уравновешенном Житловском вскрылся настоящий еврейско-русский интеллигент со всеми его переживаниями -- его сомнениями, разочарованиями и идеалистическими чаяниями.
Когда я прожил в Беатенберге несколько недель, меня стало тянуть в Женеву. Во-первых, мне хотелось повидать Гоца и Минора; во-вторых, меня очень интересовала программа новой партии -- социалистов-революционеров, -- какие задачи она ставит себе в ближайшем будущем, какой она отклик находит в России, особенно после террористического акта Балмашева. Я хотел также выяснить, какое я могу принять участие в деятельности этой партии в России.
В начале августа мне удалось съездить в Женеву. Без труда я разыскал Гоцов, которые меня встретили с товарищеским радушием, и в тот же день Гоцы повели меня к Черновым, где, я знал, я встречу Минора. Так оно и было -- мы, конечно, оба были очень рады этой встрече, но побеседовать интимно в тот вечер нам не удалось, так как собралось еще несколько человек, и разговоры шли общие. Приятно меня поразило настроение всей компании. Жизнерадостность, бодрость, молодое веселье составляли основной тон общей беседы; рассказывали веселые анекдоты, острили, с добродушным смехом передавали bon mot каких-то социал-демократов, что вся партия социалистов-революционеров может уместится на одном диване. Этим социал-демократы хотели сказать, что они, мол, партия, имеющая за собою массы, в то время как партия социалистов-революционеров представляет собою штаб без армии. Во всех этих шутках и присказках чувствовались брызжущая юношеская энергия и беззаботность. И никто не сказал бы, что эта на первый взгляд легкомысленная компания имеет уже в своем активе ряд героических актов, что она ведет в высокой степени важную и ответственную работу и готовит ряд выступлений, которые сыграют огромную роль в истории России.
Когда мы заговорили о партийных делах, то я узнал, что незадолго до моего приезда в Женеве состоялся съезд "аграрной социалистической лиги", на который съехались многие известные революционеры разных формаций -- Волховской, Чайковский, Шишко, Лазарев, Брешковская. Участвовали на этом съезде и мои женевские друзья и товарищи. Обсуждали на нем очень много серьезных программных вопросов; особенно подробно разбирался вопрос, как решить аграрную проблему в России и как формулировать аграрную программу партии социалистов-революционеров. Состоялось особое соглашение между аграрной лигой и новой партией, и члены съезда разъехались с надеждой, что "лига" вскоре совершенно сольется с партией.
Узнал я также, что Центральный комитет партии серьезно занят вопросом, как поставить в широком масштабе партийную работу среди рабочих. Проектировали приступить к изданию специальной рабочей газеты, и тут же Минор и Гоц предложили мне взять на себя снабжение этой газеты надлежащей информацией. Я охотно принял это предложение.
Прожил я в Женеве три дня, и каждый день я проводил с товарищами по нескольку часов. И немалую часть этого времени мы посвящали обсуждению партийных вопросов теоретического и практического характера. Покинул я Женеву с чувством, что я душевно освежился.
В конце августа нам предстояло проститься со Швейцарией и вернуться в Петербург.
Мы стали уже собираться в обратный путь, когда к нам в Беатенберг приехали неожиданно Гоцы -- Михаил Рафаилович и Вера Самойловна. Они остановились в нашем отеле, и мы провели вместе целые сутки. Они, оказывается, ехали в Берлин, чтобы встретиться там с родителями Гоца, а попутно завернули в Беатенберг, чтобы повидаться со мною и женою. Я никогда не забуду, в каком чудесном настроении был в тот день Михаил Рафаилович. Он говорил без конца, рассказывал нам разные истории с такой живостью и таким юмором, что мы покатывались со смеху. Мы много гуляли в тот день, и Гоц пел нам разные песни. От него веяло юношеской жизнерадостностью, и если бы посторонний человек в тот день видел и слышал Гоца, он никогда бы не поверил, что этот человек имел за собою смертный приговор, замененный многолетней каторгой, что он отбыл пять лет каторги и что после всего этого он снова стал во главе революционной партии, которая заставляла трепетать всемогущего российского самодержца и его министров.
Мы расстались горячо по-товарищески, и я не предчувствовал, что больше его никогда не увижу. Преждевременная смерть после операции отняла его у нас, его друзей, и лишила партию огромной нравственной и умственной силы.
Свободное копирование
