Студенты ИФЛИ (Института философии, литературы и истории, где работала раньше моя мама), проходившие у нас педагогическую практику и рассказывавшие о средневековой литературе и о романтизме то, чего не было в нашей программе, привели меня в мир мечтаний, воскрешения прошлого, и мне было с этим хорошо. Знакомство со средневековой литературой облегчалось моими познаниями в немецком языке, и мне не нужно было никаких дополнений. Узнав, что у меня есть «Песнь о Роланде» в русском переводе, Витя Зельбст попросил у меня эту книгу и, возвращая, сказал, что читал ее всю ночь, так она ему понравилась. Я удивилась, мне совсем не хотелось читать ничего из того, о чем говорили эти студенты, я просто представляла себе средневековый мир, пользуясь возникшими у меня в голове картинами.
Витя Зельбст хотел стать актером. Может быть, поэтому он носил не длинные брюки, а брюки гольф и высокие носки, но, может быть, он не имел ничего другого. У него уже был мужской голос, что-то вроде баритона, и он говорил по-актерски, с раскатами. Конечно, ему поручили играть Чацкого в школьной постановке «Горя от ума». Наверно, Иван Иваныч мечтал стать режиссером, потому что, дойдя до «Горя от ума», мы занимались им чуть ли не целую четверть. Пушкин не пользовался такой милостью Ивана Ивановича. Нашей школе покровительствовал (был «шефом») Театр революции, и какой-то актер помогал Ивану Ивановичу в режиссуре. Иван Иванович нашел и мне роль. Он хотел выставить меня в смешном и унизительном виде, что я чувствовала тогда, но, пожалуй, вполовину. К счастью, актер сказал, что сцена у нас такая маленькая, что мы будем тесниться на ней, как в лифте, и моего персонажа, как и ряд других, изъяли. Смотреть спектакль было интересно, потому что на сцене присутствовали знакомые лица: Софью играла Светлана Барто, Лизу — девочка из нашего класса, некрасивая, но приятная, она славилась уменьем читать, и ей прочили будущее актрисы. Все они были загримированы, накрашены очень сильно, особенно румяна бросались в глаза. Но, конечно, впечатление от этого спектакля не шло ни в какое сравнение с впечатлением от выступления актеров Театра революции. Для выступления перед школьниками (старших классов) они выбрали комические сценки, современную и инсценировку «Драмы» Чехова (играли Раневская и Абдулов). Наверно, нигде больше они не слышали такого хохота, такого веселья в зале. Я тоже смеялась до упаду, но после маминой смерти мой смех не был чист от засевшего во мне страдания.
А Ивана Ивановича я потом встретила однажды в кафе «Прага». Он был совсем старый, с седой бородкой, опирался на палку, но имел ухоженный вид и был прилично одет. Я подошла к нему, напомнила о себе и поздоровалась с радостью, находясь еще в плену представлений о том, что все прошлое, и в том числе школа, должно вызывать умиление. Иван Иванович не проявил радости, а когда мы оказались за одним столиком, спросил, защитила ли я кандидатскую диссертацию, и когда узнал, что защитила, было видно, что он досадует и завидует.
У многих девочек и мальчиков появились часы, новые, купленные в магазине. Мне тоже, конечно, хотелось иметь ручные часы. Мария Федоровна предложила носить мамины. А часы эти были большие, и вот почему: мамины часы испортились, она отдала их чинить в мастерскую, а ей вернули не ее маленькие, а вот эти. Мама смеялась, совсем как у Маршака: «Однако за время пути собака могла подрасти!»[1] Она не могла доказать, что это не ее часы, и смирилась. Я надела эти часы, но мальчишки посмеялись надо мной: «Будильник». Тогда Мария Федоровна отдала переделать для меня в наручные свои часы, которые носились на цепочке (она ими не пользовалась).
Свободное копирование
