Женя Генкина ходила совсем в таких же туфлях без каблуков, как я, она занималась на физкультуре в коротких штанах и носила в школе поверх платья черный сатиновый халат (и я тоже). А девочки щеголяли кто в чем, особенно Рая Дубовицкая, у которой была кофточка из розовой бумазеи в цветочек — до тех пор не бывало еще бумазеи с рисунком, а весной у нее была новинка — босоножки (тряпичные) на каблучке. То, что было плохо у меня в одежде, было плохо и у Жени Генкиной, только ей это было все равно, меня же сходство с ней только обижало. Женя Генкина была рыжая и веснушчатая девочка выраженного еврейского типа. Она училась по всем предметам на «посредственно» и не желала стараться. Она казалась мне старообразной и держалась как взрослая, двигалась только шагом, не играла во дворе, не прыгала через веревочку — было ли что-то трагическое в ее жизни или это была тупая самоуверенность? Она ни с кем не дружила, почти не разговаривала ни с кем, ее ничто не интересовало, и ей, по-видимому, было все равно, что о ней подумают. Но держалась она довольно важно и ни перед кем не заискивала. Она сидела в классе близко от меня. Я раз вынула носовой платок, а Женя сказала: «Кто это надушился тройным одеколоном?» Я не призналась, понимая, что это сказано с презрением. Мария Федоровна не признавала другого одеколона и душила им регулярно носовые платки и даже, когда мы куда-нибудь ходили, платье, и я не видела в том ничего плохого, запах был для меня праздничным.
Противная девчонка (пишу о себе тринадцати лет)
Эни бени зозе кар
Подмазеле журавар
Жура бура Петербура
Граф
Если начинать считать с себя, как это делалось обычно, при двух, трех и четырех участниках «Граф» всегда падает на того, кто считает, и она это высчитала и, защищая себя, хитрила, этим пользуясь.
Она была труслива и боялась ехать на раме велосипеда, если кто-то приглашал прокатить; ей было неудобно, и она боялась упасть.
На уроках она тянула руку вверх, радовалась своим знаниям.
Она с торжеством, как будто всем это приятно, показывала классу, складывая пальцы в колечко, что получила «отлично».
У нее было желание понравиться старшим, чтобы похвалили.
Ее не дразнили постоянно, но, когда попадались слова, напоминавшие ее фамилию, на нее посматривали или поддразнивали разок-другой.
Она не подсказывала, за что была презираема. Не подсказывала же по двум причинам: из страха перед взрослыми и из жажды совершенства, совершенной честности и справедливости, абсолюта во всем, что доходило до глупости или до безумия, так как ей было не по душе, что провода между столбами должны провисать, а между рельсами должны быть просветы, ей хотелось, чтобы провода были натянуты и рельсы были сплошные. Слова «я сама», из первых ее слов, записанных ее матерью, соответствовали ее природе. Ей хотелось быть первой, но по-джентльменски, без жульничества, даже без чьей-то помощи, и в отношении других хотелось того же. Чего было больше? Страха? Ведь во время диктантов она садилась боком, чтобы сидевшие на парте сзади мальчики могли у нее списывать.
Она обедала одна или с Марией Федоровной и, когда суп был еще горячий, забавлялась тем, что ложкой соединяла пятна жира, маленькие — в большие, и любовалась их меняющимися округлыми очертаниями, напоминавшими одноклеточные организмы.
Она скрывала от всех свои интересы и мечты, ей не о чем было говорить с девочками, и она преувеличивала свое увлечение всякими глупостями и повторяла их, даже видя, что они никого не интересуют.
«Секу, секу сечку, высеку овечку, стану сечь на пятнадцать овеч». Если ставить палочки, произнося эту фразу, их получается пятнадцать.
Поддельная глупость, повторение чужих слов, понятий, которые, может быть, что-то задевали в ней, что неинтересно выяснять. Желание слиться со средним, не отличаться от среднего. Общая банальность, к которой она старалась присоединиться, чтобы не отстать от других. «Директору школы от радиолы» — как остроумно.
От этих пустот некоторые действия становились слаще. С каким сладостным удовольствием она перегибала книгу, нажимала на нее, слушала ее хруст.
Она играла и пела песенки — у Марии Федоровны были такие ноты, дореволюционные детские песенки с очень легким аккомпанементом:
Мила здесь прохлада
Под сенью берез,
А солнце — отрада
Блестит и сквозь лес.
А вот колокольчик,
Мой милый цветок.
Мишутка-дружочек,
Сплети мне венок.
Она уже выпала из нормы общения со сверстниками. И научилась интенсивно наблюдать и понимала уже отчасти ложь слов.
Был день рождения у Тани. Наверно, его раньше не справляли с приглашениями, и на этот раз и я была, и, наверно, Золя, и девочки из Таниного класса. Мы играли в сидячие игры — «испорченный телефон» и другую, которая, кажется, называлась «чепуха». Один пишет на бумажке «кто», бумажку сворачивает, передает другому, тот пишет «что делает», дальше «с кем», «где», «когда» и т. д. Я участвовала во всех играх, и почему-то мне не было весело. Мне было интереснее смотреть на других, чем играть с ними. И все-то я попадала впросак: или у меня не смешно получалось, или я не могла расслышать слово, которое мне со смехом шептали прямо в ухо. Я притворялась, что мне весело, как и всем, но не отдавалась игре, как они. А Олег, брат Тани, написал в «чепухе»: «бабник» и ухмылялся по-особому. Я не знала этого слова и не понимала его значения. Я рассказала Марии Федоровне, но она, осудив Олега, никак не объяснила мне слово.
Свободное копирование
