Мама обычно проводила весь день на работе и возвращалась домой поздно. «Розалия Иосифовна ест, как удав», — говорила Мария Федоровна, ратовавшая за еду «часто и понемногу». Мама приходила домой, не успев, может быть, ничего съесть на работе, и обедала плотно или совсем не обедала. Тут же она садилась за убранный обеденный стол; она всегда работала за обеденным столом, хотя у нее был письменный стол, весь заваленный книгами и бумагами. (Многие вещи напоминают о маме, но есть такие, в которые она как бы перешла, частично перевоплотилась, и обеденный стол — одна из них.) У обеденного стола была с одной стороны выдвижная доска, на которой лежали стопками книги и бумаги, то, что маме было нужно иметь под рукой. Убирая и вытирая стол, Мария Федоровна и Наталья Евтихиевна никогда не касались этих книг и бумаг.
Уже лежа в постели, я слышала, пока не засыпала, как время от времени в соседней комнате отодвигалось кресло — это мама вставала и подходила к шкафам или к письменному столу. Звук тяжелых, мягких шагов мамы вызывал во мне чувство покоя, и я засыпала. Мамино кресло было широкое, деревянное, с круглыми дырочками на сиденье (мамина попа, обтянутая бумазеей халата, занимала сиденье почти целиком) и с деревянной спинкой.
Я очень любила слышать маму за стеной. Маленькая, я не замечала усталости мамы, казалось естественным, что она работает до двух, трех, иногда четырех часов ночи. Потом я стала ощущать в себе ее усталость, когда вечером, после обеда или посреди работы, она садилась на диван и я сидела рядом с ней, прислонясь щекой к ее мягкой, полной руке около плеча. Мама откидывалась назад, опираясь затылком в стену над диваном (а рядом на стене был черный телефон), снимала очки — на переносице у нее был постоянный след от очков, красноватая, вдавленная полоска, мама терла переносицу пальцем, — и было видно, какое у нее усталое лицо, особенно глаза — без очков они оказывались гораздо больше и беспомощнее — и около глаз. Сидя, мама начинала засыпать и просила меня погасить свет. Я шла на цыпочках к выключателю у двери, выключала свет и выходила из комнаты. Мама спала так иногда полчаса, иногда несколько минут (тогда я оставалась около нее), а потом снова садилась за стол и работала.
Мама работала так круглый год, в выходные дни тоже, она не брала отпуск (кроме последних двух лет), все равно ей нужно было летом писать свое или редактировать чужое, к тому же за неиспользованный отпуск тогда платили. Может быть, к концу жизни она защищалась работой от ужаса жизни…
Я слышала, как мама жаловалась Марии Федоровне на тупость и малокультурность людей, с которыми ей приходилось иметь дело. Но наука, настоящая наука влекла ее, и она радовалась своим знаниям и гордилась ими.
То доброе, добродушное и милое, что отличало маму от других людей, пропитывало и ее ученость (для меня, во всяком случае) и окрашивало эту ученость шутливостью, с которой она нарочно неправильно произносила некоторые слова, например, «языки» с ударением на «я».
Свободное копирование
