Стоило ли родиться... - 91

Часть вторая

Мама

I

Бедная, толстая мамочка

Долго гуляла одна

И на какой-то там улице

Вдруг повстречала беба.

Так мама описывала мне маленькой мое появление на свет. Мне не рассказывали всерьез про русскую капусту и европейских аистов, но встрече на улице я поверила. Я представляла себе эту встречу всегда в одном определенном месте, там, где перед Арбатской площадью сливаются в один два Кисловских и Калашный переулки и где стоит казавшийся в те годы странным дом, который Мария Федоровна называла домом из спичечных коробков: его гладкие стены были выкрашены прямоугольниками в два чередующихся цвета, синий и белый. Я иду совсем одна от этого дома по мостовой к площади, никого у меня нет, и неизвестно, откуда я и как возникла, но я есть, я маленькая, «от земли не видать», мостовая совсем близко от моих глаз, я смотрю снизу вверх и навстречу мне — моя мама. Эта воображаемая сцена осталась для меня навсегда реальной — ведь действительно, лишь обретя сознание и память, мы узнаем, встречаем близких.

Позднее мама показала, где я родилась: в Чернышевском переулке (улица Станкевича, Вознесенский переулок), в небольшом, но высоком двухэтажном доме наискосок от церкви Малого Вознесения и напротив довольно убогого кирпичного дома, в котором дедушка и бабушка снимали квартиру, когда переехали жить в Москву. Это так близко от их последней, третьей квартиры, в которой и я жила, от моего первого, старого дома, я так хорошо знаю это место, что как будто это я, в лице моей бабушки, ходила к маме в больницу, я была своей матерью и собой, я рожала и я родилась. Наш мир создается не только после, но и до нашего рождения, мир, глядя из которого все чужие миры кажутся нам суррогатами.

Мама сказала, что я родилась в шесть часов утра. Она не сообщила, что как раз во время ее беременности живший в квартире милиционер, о котором я уже рассказывала, нарочно сдвигал вещи в коридоре так, чтобы мама не могла пройти. Маме был 31 год, когда я родилась. «Не одна я так поздно», — сказала она однажды, просматривая одну из анкет нашего класса, принесенных Марией Федоровной из школы.

Отца у меня как будто не было, и мне он как будто и не был нужен: все, что есть во мне, взято у мамы и ее родных. Мне говорили и учили говорить другим, что мой отец умер до моего рождения. Я так и думала, но во время переписи 1937 года на вопрос о семейном положении мама сказала быстро: «Разведена» — и покраснела, вероятно оттого, что я была рядом. Я ни о чем не расспрашивала, зная, что маме это будет неприятно. Она умерла, и я так ничего не спросила. Мария Федоровна говорила, что на ее вопрос, кто был мой отец, мама отвечала, смеясь: «Донской казак», и что однажды, после обычного собрания у нас дома, мама ей сказала, что в числе гостей был мой отец. Так ли было на самом деле? Может быть, мама хотела отделаться от вопросов Марии Федоровны?

В 1943 году дядя Ма лежал в госпитале совсем близко от нашего дома, в Леонтьевском переулке. Я написала ему в записке, что мне исполнилось 16 лет и я хочу знать, кто был мой отец. Он ответил, что скажет, когда выйдет из госпиталя. Дома он сказал: «Твой отец был еврей, он был расстрелян». Я ни о чем больше не спросила, испугавшись тяжести этого знания, и я не знаю ни фамилии, ни года рождения и смерти, ни рода занятий моего отца, ничего. Я думала, что мама не была за ним замужем, — мне это безразлично в социальном отношении, разве только важно знать, что нами не пренебрегли. Но дядя Ма совсем не нарочно как-то сказал: «В тот год твоя мама выходила замуж». А потом я нашла открытку 1925 года, посланную какой-то родственницей: «…поклон Марку, Розочке с мужем». Однако, когда мама лежала в родильном доме, никакой речи о муже уже не было. Что произошло? Все это осталось для меня тайной. Видно, были основания для сильнейшего страха, если мама все так скрыла. А может быть, мой отец значил мало в ее жизни.

Через много лет, во время проверки перед заграничной поездкой служащий иностранного отдела Академии наук указал мне, что мое свидетельство о рождении выдано не в год моего рождения, а позже: напечатано «193…», а сверху написано от руки «26». Значит, было выдано второе, короткое свидетельство, куда вписаны только мама и я. Когда его поменяли и как? Еще при бабушке или после ее смерти? «Я ношу мамину фамилию», — прибавляла я, когда меня спрашивали об отце. А отчество? Было ли оно переделано, заменено или сразу дано в честь того дяди Коли, увеличенная фотография которого висела у нас на стене?