Я получаю звание полковника
… Семнадцатого февраля 1938 года мне присвоили звание полковника, а двадцатого марта того же года, то есть три месяца спустя после возвращения из Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА.
Первым человеком, которому я сообщил о переменах в судьбе, была мой верный друг Анна Обручева.
На полигон я попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому месту службы, мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске.
Перед отъездом (я все еще жил в гостинице) решил занести вещи к старинному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926-1930 годах мы готовили к заграждению пограничные участки Украины.
Начиная с 1932 года Евсевий Карпович работал на Метрострое. Он по-прежнему был таким же бодрым силачом, каким я знал его по армии.
— Оставляй, оставляй свое барахло! — согласился Афонько. — Приедешь — заберешь. Только, чур! Даром хранить не стану. С тебя бутылка сухого кавказского вина.
Вернувшись с курорта, я первым делом помчался к Евсевию Карповичу.
Уронив руки вдоль исхудавшего тела, жена Афонько молча стояла в открытой двери.
— Неужели? — только и выговорил я.
С Евсевием Карповичем мы свиделись только спустя двадцать лет.
— Пережито, Илья, столько, что лучше не вспоминать… Но я вспоминаю; Такое забыть нельзя!
Многое вытерпел в заключении Евсевий Карпович.
Первому негодяю-следователю, который занес на него руку, Афонько дал сдачи по-партизански, одним ударом сбив его с ног.
За это получил двадцать суток одиночного карцера. Но он вынес и ледяной карцер и последующие допросы. Сидя в Лефортовской тюрьме, где следственной частью НКВД официально разрешались истязания арестованных, Евсевий Карпович каждые десять дней (что тоже было разрешено) писал:
«Дорогой Иосиф Виссарионович, арестованных пытают, они не выдерживают, клевещут на себя, потом от них требуют назвать сообщников и не выдержавшие клевещут на своих знакомых. Последние арестовываются и тоже не выдерживают и «все подтверждают. Кому это нужно?..»
И за такие письма его не наказывали!
Никакие пытки и издевательства не вырвали у Афонько ложных признаний. И хотя полностью отсутствовало даже подобие состава преступления, его бросили без суда» на восемь лет в лагеря «за шпионаж в пользу неизвестного государства».
— А потом, брат, перестал я писать «великому вождю», — с горечью признался Евсевий Карпович. — Перестал, потому что убедился: Сталину обо всем известно…
Свободное копирование
