Изучив всесторонне и обстоятельно все порученное мне дело, я составил сжатый доклад и 8 марта 1912 года послал государю свою просьбу о приеме меня для доклада ему во исполнение возложенного на меня высочайшего поручения.
На мое ходатайство о всеподданнейшем докладе долго не было ответа. Мне стало известно, что императрица упорно сопротивляется моему вторичному докладу с документами в руках. Наконец, за несколько дней до отъезда царской семьи в Крым председатель Совета Министров В. Н. Коковцов получил мое ходатайство о приеме, на котором государь начертал: «Прошу В. Н. передать председателю Думы, что я его принять не могу и не вижу в этом надобности, так как полторы недели тому назад я его принимал. Кроме того, прения по смете синода приняли неправильное направление, которое мне не нравится. Прошу вас и председателя Думы принять меры к тому, чтобы этого не повторялось».
Мы оба обомлели, читая эти строки, которыми был нанесен афронт Думе и оскорбление ее председателю, так как по основным законам последний сносится непосредственно с верховной властью[1]. Здесь же передавалось поручение через премьера, который на это прав не имел. Я объявил Коковцову, что достоинство Думы оскорблено и мне придется выйти в отставку и снять с себя придворное звание. Получился бы конфликт между Думой и царем, т. е. как бы революционное направление Думы, что еще более осложнило бы и без того тяжелое положение.
Тогда мы решили следующее: Коковцов должен ехать на следующий день в Царское, объяснить государю неловкость его ответа и добиться или приема или личного письма по адресу председателя Думы. Так и было сделано. Коковцов хорошо исполнил поручение, передал мои слова и желание выйти в отставку и снять придворное звание. На что государь сказал:
— Я обижать его не хотел, напротив, я им очень доволен. Дума стала другая при нем: ассигновали на флот и артиллерийское ведомство… Что же делать?
Коковцов посоветовал написать собственноручное письмо, и на другой день я получил его со следующим содержанием: «Не имея времени перед отъездом в Крым принять вас, прошу доставить письменный доклад».
Письмо я сохранил у себя.
От Думы я скрыл этот инцидент и сообщил только о собственноручном письме с просьбой прислать письменный доклад. И то многие выражали негодование, что государь принимал Балашева[2], студентов-академиков, многих представлявшихся лиц, а для председателя Думы времени не нашлось.
Я тотчас же принялся за составление письменного доклада, в чем мне особенно помогал В. И. Карпов и начальник канцелярии Думы Я. В. Глинка.
Доклад вышел убедительный, в особенности в заключении, где говорилось о том, какие надо принять меры для успокоения взволнованного общества и упорядочения церкви. Вернуть Гермогена, выгнать Распутина и созвать собор. Во время составления доклада ко мне от лица Гермогена явился Родионов, чтобы передать, что он знает о моем разговоре с царем в защиту православия, что посылает свое благословение, молится за меня и просит и впредь крепко стоять за веру православную.
Распутин между тем опять явился в Петербург и, как сообщали газеты, был встречен сборищем своих приверженцев на квартире госпожи Головиной. Этот раз по пятам за ним следила полиция и корреспонденты.
Друзья Распутина доставили его в Царское, но, несмотря на их старания, до императрицы он допущен не был. На шестой неделе великого поста царская фамилия уехала в Крым. Вырубова умудрилась посадить Распутина в свитский поезд, в купэ князя Туманова. Кто-то доложил об этом государю. Государь страшно рассердился, что его ослушались, велел остановить поезд на станции Тосно, высадить Распутина и с агентом тайной полиции отправить в Тобольскую губернию.
Итак, мои слова достигли желаемого результата. С тех пор Распутин при Дворе некоторое время не появляется. Он приезжает в Петербург на два дня, оставаться дольше он не смеет. Директор департамента полиции жаловался мне:
— Он так мне надоел. За ним надо следить — он прямо с вокзала отправляется в баню с двумя какими-нибудь барынями.
Я уверен, что императрица, конечно, моего вмешательства не простила. О судьбе моего доклада я ничего не знал: ни ответа, ни возражения. Читал ли его государь — я сведений не имел. Говорили, впрочем, что государь читал в Крыму доклад вместе с герцогом Гессенским.
