Тогда же я, хоть и с запозданием, начал изучать английский, для чего поступил на курсы при Первом главном управлении.
Учебное отделение было самым прекрасным местом во всей структуре КГБ. Преподавательский состав почти полностью состоял из женщин, интеллигентных, относившихся к нам, своим ученикам, исключительно доброжелательно и самозабвенно занимавшихся исследованиями в области английского языка и литературы. Те, кто уже побывал в Англии, вызывали зависть у своих коллег, которым не столь повезло, но все они, независимо ни от чего, производили впечатление людей куда более благородных и человечных, чем остальной персонал КГБ, поскольку наши преподаватели как-никак заимствовали кое-что из культурного и духовного наследия Англии и нынешнего уклада жизни в этой стране.
Одна из них — женщина за тридцать лет, чьи чудесные зеленые глаза вполне компенсировали ее небольшой рост, — глубоко тронула меня тем, что обратилась ко мне за советом в связи с возникшей у нее моральной проблемой: следует ли ей сказать своей дочери правду о том, какой должна быть жизнь, спросила она, в справедливом, демократическом обществе, подобном тому, какое мы наблюдаем в странах Запада? Или лучше — дабы не бередить ее душу — ничего не объяснять и даже не пытаться оградить девочку от пропагандистской лжи, окутавшей как туманом весь Советский Союз?
— Если я расскажу ей о реальных ценностях, это сделает ее несчастной, — произнесла она печально. — Так как же мне поступить?
Я был по-настоящему взволнован тем, что кто-то, не знавший меня достаточно хорошо, настолько доверяет мне, что не боится задавать подобные вопросы.
— Каким бы ни было наше будущее, — ответил я, — вы все равно должны прививать своему ребенку подлинные ценности. Рассказывайте ей о справедливости и честности и научите ее различать добро и зло. Затем начните открывать ей постепенно глаза на то, что в действительности представляет собой наша система.
Я видел, как обуреваемой сомнениями преподавательнице трудно выбрать правильную линию поведения, но это был единственный совет, который я мог ей дать.
Когда она и ее коллеги обнаружили, что я уже знаю несколько языков и стараюсь изо всех сил овладеть еще одним, они стали всячески мне помогать, чтобы поддержать мой энтузиазм. Вместе с тем меня удивило равнодушное отношение наших преподавателей к истории языка — к предмету, который всегда вызывал у меня живейший интерес. Однажды в перерыве между занятиями я, зная об этом, вычертил на классной доске схему, которая наглядно демонстрировала видоизменение различных слов при переходе из немецкого в датский, из датского в шведский и из шведского в английский. Судя по всему, это произвело на мою преподавательницу определенное впечатление, из чего я заключил, что ей просто не приходило никогда в голову использовать в учебном процессе исторический фон.
Полный курс английского языка был рассчитан на восемь семестров, то есть на четыре года. У большинства слушателей был серьезный побудительный мотив к изучению языков, поскольку каждый сотрудник, получивший свидетельство об окончании курсов, мог претендовать на увеличение зарплаты на десять процентов. Мне, однако, овладение английским не сулило никакой материальной выгоды. Дело в том, что максимальная надбавка к зарплате за знание иностранных языков не могла превышать двадцати процентов, причитавшихся за два языка, и, так как я уже знал немецкий и датский, у меня отсутствовал подобный стимул. Учеба мне давалась нелегко. Выполнение домашних заданий требовало много времени. Каждый день нам полагалось делать полный перевод сводки утренних новостей, передаваемых всемирной информационной службой Би-би-си, записанной на магнитофонную пленку. Одну неделю занятия проводились по утрам, другую — по вечерам, и, хотя мне было очень трудно совмещать учебу с работой, я был полон решимости овладеть английским языком в рекордно короткий срок и в результате сумел одолеть четырехлетний курс за два года. Я уверен, что во многом обязан этим предыдущей лингвистической подготовке, или, точнее, своему знанию немецкого, шведского, французского — правда, в значительно меньшей степени — и, наконец, датского. Особенно я гордился тем, что, будучи по возрасту самым старшим на курсах — я начал изучать английский в сорок один год, — я обогнал своих более молодых товарищей.
Свободное копирование
