5 ноября на квартиру Андрея Сахарова пришел странный посетитель — молодой человек, который назвался Евгением Бруновым, и попросил академика связать его с зарубежными корреспондентами. Гость объяснил эту просьбу весьма просто: мол, он давно находится в контрах с властью и хотел бы рассказать о своих страданиях иностранным журналистам. Однако Сахаров, наученный горьким опытом (были случаи, когда чекисты подсылали к нему своих агентов), посетителю в его просьбе отказал. Но Брунов продолжал настаивать. Он вызвался проводить Сахарова до метро, всю дорогу туда помогал ему нести сумки с продуктами и продолжал уговаривать поверить ему. А поскольку Сахаров продолжал упорствовать, Брунов отправился с ним и дальше — до «Белорусской». По дороге Сахаров засек за ними слежку: четверо мужчин шли за ними по пятам. А один из них чуть позже подошел к ним и внезапно обратился к Сахарову: «Отец, что ты с ним разговариваешь? Это же — конченый человек». Академик ответил резко: «Не вмешивайтесь в разговор — мы сами разберемся». Между тем слова оказались пророческими. Через месяц к Сахарову домой придет мать Брунова и сообщит, что вечером того же дня, 5 ноября, ее сын погиб — неизвестные сбросили его с электрички. Тело сына матери выдали спустя несколько дней, причем лицо у него было забинтовано и залито гипсом, поскольку глаза у парня были выколоты.
Обычно начало ноября связано у советских людей с предпраздничными хлопотами — надвигалась очередная годовщина Октябрьской революции, которую впоследствии будут именовать переворотом. Я в те годы был еще слишком юн, чтобы вникать в политические нюансы произошедшего много лет назад, поэтому относился к этому празднику как к любому другому — с радостью. Во-первых, в школу не надо было ходить, во-вторых — вечером рядом с моим домом, на «физтике», салютовали из орудий, и мы с друзьями наблюдали за этим фейерверком с крыши соседнего дома.
Но были и такие, кто этот праздник начисто игнорировал. К примеру, Олег Даль вспоминал о нем, только когда начинал бить салют. Тогда он обычно спрашивал домашних: «В чем дело?», Ему отвечали, после чего он скептически замечал: «Ну, ну…».
Не менее зло относился к этому празднику и другой актер — Георгий Бурков. Тот вообще считал этот день чуть ли не позором России. Накануне 7 ноября он излил на страницы своего дневника следующие размышления по этому поводу:
«У меня нет Родины, ибо у раба ее не может быть. Но если она у меня есть, то внутри меня, и так у многих. Но мы живем на чужой территории, нашу Родину оккупировали коммунисты. Это не татаро-монголы, это свои, и, пожалуй, в этом секрет их успеха. Они нас заставили быть чужими. Они приписывают нас к одному месту, но не к тому, где ты родился и вырос. Малая родина — этот бандустан, явление обманчивое, лживое…
Мы — лимитчики, т. е. профессиональные штрейкбрехеры. Предательство, зависть — давно стали частью имперской политики коммунистов…».
Кстати, и сами наши верховные правители прекрасно понимали, что идеи, провозглашенные в Октябре 17-го их предшественниками, оказались утопическими. Известен такой случай. Леонид Брежнев как-то прогуливался со своим братом Яковом у себя на даче, и тот его спросил: «Леня, как ты думаешь, будет когда-нибудь коммунизм?». Брежнев в ответ засмеялся: «Ты это о чем, Яша? Какой коммунизм? Царя убили, церкви уничтожили, нужно же народу за какую-то идею зацепиться…». Этот случай Яков потом описал своей дочери Любови, которая много позже поместила его в свои мемуары.
Свободное копирование
