Ё-Моё

Ё-МОЁ

 Я раньше написал и опубликовал книжку «Е-МОЁ». Тоже про меня. Про то, как я был самым молодым в стране политическим заключенным. Книжка получилась не очень-то. Не ставил я перед собой задачу показать, как теленок бодается с дубом. Замысел был такой: написать нестрашную книжку как бы глазами, как бы от имени, от лица шестнадцатилетнего пацана. Мало знающего, мало понимающего, но признанного огромной и агрессивной державой опасным. Наивно восторженное изложение, инфантильно-романтический стиль. Память моя сдает, в дальнейшем я буду пользоваться подсказками той книжки. Но сейчас я приведу образчик ее стиля. Самое начало.

 Бессмертный умер.

 Умер непререкаемый демиург мирового прогресса.

 Застыли глетчеры.

 Мокрым занавесом повис осиротевший Ниагарский водопад.

 Остановили свой стремительный путь материки.

 Живое засохло. Мертвое перестало разлагаться.

 Прекратился эволюционный процесс.

 Даже обезьяны отказались впредь превращаться в людей.

 Медведям, собакам и коровам это давно уже самим надоело.

 Опустел капитанский мостик человечества.

 Отвалилась самая верхушечная пирамида власти.

 Величественный пик неотвратимого коммунизма обернулся вулканом.

 Потянуло дымком.

 Жизнь утратила фундаментальность.

 Сроки сократились.

 Перспективы затуманились.

 Приближалось мое тринадцатилетие.

 Бесовское политбюро отроческих лет.

 Сытые дядьки с праздничных портретов поклялись сплотиться.

 Но они не могут, они не способны удержать в своих послушных мозгах одухотворяющей идеи, в  своих вялых руках кормило-правило.

 Настала пора:

 а) подставлять плечо,

 б) брать ответственность на себя,

 в) влиять на жизнь страны и мира.

 14 июня 1953 года я предложил своему однокласснику Валерию Ботову («Ботику», «Ивику») создать  какую-нибудь политическую партию.

И тут, написав это, вернее, подпечатав старое и увидев дату, я вспомнил. Вслед за 5 марта в 1953 году, когда умер Сталин, 14 июня умер мой дедушка Вениамин Семенович. Он долго и тяжко болел, и бабушка и вся моя родня не пускали меня к нему в комнату. Так что я не видел его года два до смерти. И не увидел после, меня так и не пустили. Зато к нему в комнату зашел отец... Значит, он был дома, а вовсе не в каком не Киеве. И это было уже после смерти Сталина. Отец вышел и долго-долго стоял уже с этой стороны сразу после него снова закрывшейся двери, руками заслонив лицо. Может так принято у евреев, я ведь до сих пор ни разу не был на еврейских похоронах. Минуты через две, долгие две минуты, отец отнял руки от лица; нет, он не плакал, мысленно прощался или обещал отцу скорую встречу, и сказал что-то общее, малозначащее, например, ну вот...

 Может быть дело обстояло именно так. Сталин умер, почти тут же закрылось дело врачей, евреи-врачи были реабилитированы, а остальные гражданские евреи просто помилованы – факт, достойный отдельного анализа, - и кто-то из начальства вспомнил об отце, приписал ему место, отправил на учебу. В Киев. Где он и был арестован и после пристрастных профессиональных допросов и пыток расстрелян.