42 года
В Седлеце
В понедельник 11 апреля, на 2-й день Пасхи, я с Наташей поехал в Седлец навестить своего доброго знакомого священника Шиманского , с которым были в дружественных отношениях еще в Мариамполе.
В прошлом году его жена умерла от чахотки.
Отца Гавриила нашли не сразу.
Он встретил нас без того радушия и суетливости, которые были его отличительной чертой в Мариамполе. Так, по крайней мере, мне показалось по первому впечатлению. Прием вышел как будто официальный. После этой шероховатость сгладилась и он стал тем же милым батюшкой, каким я любил его в Мариамполе: разговорчивым, обходительным, иногда веселым. На вид он поправился, пополнел, но в черных волосах появились предательские серебряные нити. Смерть жены, по-видимому, оставила в душе его глубокий след.
Квартиру он занимал в нижнем этаже старого 2этажного дом, состоящую из 4 комнат и кухни. Неуютная, с удобствами среднего качества.
Дети подросли: старшая Наташа (12 лет) лицом не изменилась, младшую Таню с трудом можно было узнать. Сережа, хотя подрос, но остался худым, учился в 3-м классе Гимназии.
Он такой же живой, всем интересуется, особенно рисованием.
Во вторник директор гимназии прислал записку отцу Гавриилу с просьбой придти со мною и детьми к нему на утренний чай.
В передней нас встретил директор, высокий плотный с лицом землистого цвета, огромные усы свисали, как у матроса или поляка, очки прикрывали усталые глаза. Он повидался с нами и повел прямо к пасхальному столу. Подали чай. Директор сутулился и все подавал детям съестное. Несмотря на то, что он был холост у него стол был обильно уставлен яствами домашнего изготовления.
Пока дети занимались едой, мы втроем поддерживали беседу, в общем мало содержательную. Директор имел привычку не смотреть в лицо собеседника и не дослушивать до конца того, что говорят, а перебивать речь.
После чаю мы перешли в гостиную, где хозяин демонстрировал хороший граммофон. пение и музыка получались отчетливыми и мелодичными. Портил впечатление шум в трубе. Гостиная была обставлена хорошо, но без особенного комфорта; были картины, ковры, безделушки, цветы, но все это не имело блеска. Против окон висел большой портрет директора работы учителя рисования, мало похожий на оригинал и бедный колоритом, лежало в футляре несколько скрипок. Затем висело несколько масляных картинок, повидимому дилетантской работы. Такие же незначительные картинки были и в зале, куда мы перешли после игры на граммофоне. Впрочем одна из них побольше, остановила на себе мое внимание правильным рисунком, мягкими, но неправдивыми тонами. Это виды города Ломжи при реке. Писал какой-то польский художник.
Директор любил искусство. Он также как и я выписывал художественную газету "Против течения". Разговорились об известном случае самоубийства художника Крыжицкого.
Дело в том, что названная газета напечатал у себя два похожих пейзажа Бровара и Крыжницкого, поставив вопрос, чем объяснить такое сходство.
Художники не замедлили отозваться при чем Крыжницкий объяснил, что пользовался для своей картины фотографией, не походя в том ничего предосудительного, а Бровар резко осуждали его за то, что он у него заимствовал сюжет.
-- Жаль художника, -- заметил я. -- Крупный талант.
-- И досадно то, -- сказал директор, -- что Крыжницкий совершенно не виноват: лет двадцать назад, как пишут газеты, некто Вишняков сделал много фотографических снимков в Беловежской пуще, и одним из снимков воспользовались для своих картин и Бровар и Крыжницкий.
В среду утром мы ходили в лес с таким расчетом, чтобы поспеть к поезду к 5 часам, но дети упорно возились в песке около леса и не слушались меня и отца Гавриила. Пришлось поневоле опоздать к поезду и отложить поездка до следующего дня.
Свободное копирование
