3. МОЛОДАЯ СЕМЬЯ
Отпраздновали свадьбу, и пошли будни с обычными работами и заботами. Невестка, вопреки опасениям свекров, в дом пришла не с пустыми руками, а с неплохим приданым. Большой сундук, подаренный Савелием, был полон домоткаными полотнами, одеждой и обувью на все случаи жизни. От другого брата, Дмитрия, Акелина получила в подарок новенькую швейную машинка "Зингер".
Этот сундук кочевал по стране с родителями до последних дней их жизни, а швейную машину, уже вышедшую из строя, мама хранила как память о родных. И еще у нас была большая вся в мережке салфетка из белого, шелковистого на ощупь, льна. Салфетка покрывала угольник, на котором мама хранила свои швейные принадлежности. Это был рукав от ночной сорочки ее матери. Я смотрела на эту салфетку, на фото мамы с подругами в красивых платьях и туфлях, рассматривала красивые золотистые узоры на швейной машине, и в моей голове подростка не укладывалось все это. Я ведь точно знала, что до революции жизнь крестьян была убогой и беспросветной. На уроках труда нас, семиклассниц, учили шить нижнее белье из белого коленкора, трикотаж был в дефиците. А у крестьянки ночная сорочка – произведение искусств.
Семнадцатилетняя невестка была неплохо подготовлена к самостоятельной жизни. Знала всю крестьянскую работу, умела прясть, ткать, шить, готовить. А если возникали вопросы, на помощь приходили мать или свекровь. Свекровь заправляла на кухне и присматривала за внуками. Молодежь – со скотом и в поле. На время летней страды хоть и нанимали временных работников, но и сами работали с полной отдачей. Мама вспоминала: «Работали от зари до зари так, что пот глаза заливал, некогда было смахнуть, а у мужиков рубахи на спинах от пота расползались. Домой приеду и не до детей. Бежит ко мне дите чумазое, не узнать чье, но раз ко мне – значит мое. Покормила и упала спать». Как ни тяжела была летняя страда, а труд на себя приносил радость. Через три года молодая семья с двумя дочками перешла в свое жилье – сделали бревенчатый добротный прируб к основному дому. В 1930 г. на радость молодым родился здоровенький мальчик. И в этом же году закончилась спокойная размеренная жизнь семьи.
Когда мне было года 23 или 24, мама заставила выслушать меня об этом периоде их жизни. «Тяжело мне все это вспоминать, но расскажу один раз, а ты слушай и не перебивай» - сказала мне она. Мы лежали, каждая на своей кровати, и мама говорила, говорила о пережитом. Теперь я понимаю, почему ей, когда их жизнь была уже на исходе, так важно было мне все это передать.
К своим четырнадцати годам я, как и мои сверстники, хорошо впитала в себя социалистическую идеологию, преподносимую нам на уроках, советскими фильмами и художественной литературой и, вооруженная знаниями, просвещала и перевоспитывала своих отсталых родителей. Что в песнях слово «Сталин» заменили словом «партия» и заштриховали его портреты в учебнике, для меня было нормально, но слова отца о том, что много Сталин умных людей загубил, вызывали у меня отторжение. Послушал отец об огромных урожаях зерновых и прокомментировал: «Взвешивают с комьями земли и мусором, а летом опять хлеба не будет». Так и есть. Приношу две булки хлеба, добытые в трехчасовом стоянии в очереди под пекарней, мама режет его и говорит: «Эрзац» (в хлеб тогда добавляли гороховую муку). Приходилось мне бороться с этим критиканством советской действительности. Ведь родители – бывшие кулаки, несознательные, многого не понимали, надо было разъяснять. И что из того, что через неделю носки у меня развалились туфли, а в прежние времена носили годами? Так потому и носили, что ходили в лаптях, а туфли надевали только перед входом в помещение. И вообще семья имела одни сапоги на всех. Отец смеялся, мама серьезно что-нибудь возражала. Трудно мне было с ними.
Однажды я вмешалась в их воспоминания о раскулачивании, пояснила им, никакой это не грабеж, а справедливое распределение богатств, рассказала про лозунг «грабь награбленное». Обычно сдержанная мама страшно возмутилась: «Кого это мы ограбили. Потом и кровью все доставалось, животы рвали на работе. У твоего отца от тяжелых мешков кровавая рана на плече не заживала». А отец ей: «Да успокойся, мать, пусть верит тому, чему их учат. А мы знали другую жизнь. Пойдет на свои копейки – поймет». Он не хотел, чтобы мы знали, что им пришлось пережить.
Но мама не успокоилась и рассказала мне, уже повзрослевшей, о своей жизни. Не было для родителей более тяжкого обвинения, чем обвинение в воровстве. Всегда учили нас жить своим трудом, выбирать профессию подальше от чужих денег, чтобы не было соблазна. И так же избегать профессий, связанных с органами власти, милицией. Столкнувшись с этими структурами в 30-40-вые годы они сделали вывод, что совестливые люди туда не пойдут работать, а только – лицемеры, рвачи, воры.
Рассказ мамы и материалы областного краеведческого музея им. Г.С. Новикова-Даурского г. Благовещенска помогли составить мне представление о том, как протекала жизнь в Новоалексеевке в годы Гражданской войны и коллективизации.
