Александр Александрович Реформатский был полной противоположностью профессора Шамбинаго. Свой предмет легким он тоже никак не считал, но к снисходительности это его отнюдь не располагало. Нет, он вовсе не был жесток или мизантропичен. Наоборот, всегда был расположен к шутке, улыбке, к общению. Но у него был один пунктик, о котором уже шла речь, - он не терпел дураков и невежд. Историю о том, как он изгнал некоего Гурвича, я уже рассказывал. Но это был крайний случай. Да ведь и глупость была проявлена крайняя. Обычно его нелюбовь к дуракам проявлялась в более умеренных формах.
По курсу "Введение в языкознание" учебника у нас не было. Написанный им учебник еще не был издан и раздавался нам в виде литографического оттиска, скромно называвшегося "конспект". Так вот, этим "конспектом" - единственным нашим учебным пособием - он разрешал открыто пользоваться на экзамене. То есть можно было прийти, взять билет, открыть "конспект", переписать ответы на все вопросы билета и... получить любую отметку - от двойки до пятерки. Ибо просто декламировать ответ он никому не давал, а начинал "испытывать на понимание": "А если так?", "А вот если так?". Он с удовольствием рассказывал историю, приключившуюся на экзамене года два назад, когда в Москве еще действовало военное положение. Экзамен затянулся до позднего вечера, все уже разошлись, оставалась только одна студентка, которая судорожно готовилась к ответу. Между тем неумолимо подходил комендантский час. Тогда Александр Александрович сказал девушке: "Нам пора расходиться по домам. Возьмите с собой билет и приходите завтра". Назавтра девушка по этому же билету получила двойку.
- Так что, - добавлял он, - если вы ничего знать не будете, вам ничто не поможет. А конспектами пользуйтесь. Мне все равно. Но учтите: администрация моего отношения не разделяет. Так что, если вас застукает учебная часть, на меня не ссылайтесь - я буду изображать благородное негодование...
Я не помню и не знаю случая, когда бы ему пришлось это делать. И к экзаменам мы готовились серьезно - не хотелось выглядеть перед ним дураками. Но аристократическая эта практика в наше плебейское время давала иногда сбои.
Мой родной город Киев он называл фабрикой порчи русского языка. К Одессе он так не относился - ценил ее особый колорит. Это его пристрастие к Киеву, отчасти заслуженное, отразилось однажды на мне весьма забавно. Как-то он решил проверить нашу грамотность и дал нам всем диктант - признаться, довольно трудный. На пятерку не написал никто, двое - на четверку и столько же - на тройку. Остальные оказались двоечниками. Среди написавших на тройку был и я.
Отметил он это так:
- Как ни странно, Мандель оказался грамотен.
Я опешил. Но оказалось, что странность была в том, что я оказался грамотен, будучи родом из Киева - этой пресловутой фабрики порчи языка. Тут Александр Александрович был не очень логичен. Тогдашние киевские языковые аномалии, для чуткого языкового вкуса и впрямь неприятные, касались больше фразеологии и фонетики, а правописанию в школе нас учили не менее строго, чем в Москве.
Ко мне он при этом относился очень дружелюбно, но экзамены принимал по всей строгости.
Свободное копирование
