authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Lev_Zhemchuzhnikov » От кадетского корпуса к Академии художеств - 16

От кадетского корпуса к Академии художеств - 16

15.12.1847
С.-Петербург, Ленинградская, Россия

XVI.

 Преподавание в Пажеском корпусе шло, конечно, гораздо лучше, чем в 1-м кадетском; ни глупых и диких учителей, ни телесных наказаний. Инспектор, Иван Федорович Ортенберг, был добрейший человек, и пажи его очень любили. Я заслужил тоже у него милость, раскрашивая по его поручению военные карты для его лекций о походах Наполеона. Однако, нередко и здесь проделывались разные шалости с учителями, как, например, с Ф. Ф. Эвальдом, весьма хорошим человеком и порядочным преподавателем. Он иногда укорял нас за духи, употребляемые некоторыми пажами. Товарищ наш Мят-лев принес из дому духи пачули, с очень сильным запахом. Эвальд с усмешкой это заметил. Я достал спринцовку, нацедил в нее пачули, и когда Эвальд оборачивался к нам спиной, и когда мы его окружали при физических опытах, я обрызгивал его пачулей. После Пажеского корпуса Эвальду часто приходилось отправляться на лекции в школу гвардейских подпрапорщиков. Можно себе представить, как там к нему приставали за эти духи. Эвальд, входя опять к нам на урок, говорил, что "после его лекций у пажей он никуда не может показаться, и все спрашивают, почему от него пахнет духами, что, вероятно, он был в Пажеском корпусе..."

 Не могу умолчать об одном преподавателе русского языка в старших классах, А. А. Комарове. Лекции его были для нас, и особенно для меня, истинным удовольствием; он умел нас заинтересовать, и при нем в классе была совершенная тишина. В. лекциях своих о Пушкине, Лермонтове и других он говорил нам о значении красоты, лиризма, пластики и даже... свободного мышления, свободы духа. Ему я обязан тем, что упивался Гегелем и разбирал с товарищем, черногорцем Цуцой, каждый оттенок мысли почтенного философа. От лекции Комарова веяло художественностью. Читал он некоторые стихи прекрасно и иногда, быть может, не без задней мысли старался перенести нас в иной духовный мир от тяжкой тогдашней атмосферы, которую я уже тогда чувствовал. Между прочим, он прочел нам стихи, конец которых я твердо запомнил и написал на обложке своего дневника:

 

 "Но я бы не желал сей жизни без волненья,

 Мне тягостно ее размерное теченье,

 Я жаждал бы порой и бури, и тревог, и вольности святой,

 Чтоб дух мой крепнуть мог в борении мятежном,

 И крылья распустить, орлом широкобежным,

 При общем ужасе, над льдами гор витать,

 Над бездной упадать и в небе утопать ..."

 

 Едва ли это не стихи самого Комарова. Прекрасно он читал стихи Пушкина "Брожу ли я вдоль улиц шумных", "Анчар" и проч.

 В это время мы образовали свой литературный кружок, в котором участвовали: Маков, Фрикен, я, кн. Ширинский-Шихматов и Красовский. Каждый из нас должен был написать какое-либо сочинение, и в праздник, сойдясь, мы должны были читать написанное и делать критический разбор. Эти вечера были очень приятны. Куда-то теперь делись эти товарищи?.. Маков, достигнув высокого места, застрелился; Фрикен, если не ошибаюсь, написал "Римские катакомбы"; где, и жив ли богомольный Шихматов? Где театрал, беспечный Красовский?..

 Однажды у меня возникла ссора с Жирардотом. Он наряжал меня не в очередь в почетный караул. Мне это надоело, хотя другие считали для себя такой наряд отличием. Меня звали на репетицию, я не пошел. За мною прислали дежурного камер-пажа Левашева; я не пошел. Послали еще дежурного офицера; я не иду, и просил сказать, что не пойду. Поднялась суматоха, общее смущение; и меня приказано было отвести под арест и посадить на хлеб и воду. Я не горевал и отправился под арест, взяв с собою книги для чтения, карандаш и бумагу; и начал рисовать свой портрет, смотрясь в графин, вместо зеркала. Пришел ко мне Жирардот, и я ему объявил, что "по очереди в караул ходить буду, но не в очередь никогда не пойду, что с его стороны обман государя -- представлять одних и тех же на парад"... Я просидел на хлебе и воде трое суток, спал на полу; но потом меня простили и уже не в очередь в караул не назначали.

 Едва ли в 1847 году, император Николай Павлович делал в лагерях смотр перед выпуском воспитанников военно-учебных заведений в офицеры. Он велел удалиться ротным и отделенным офицерам, а всем выпускным заменить их; сам он командовал отрядом {Отряд наш состоял из школы гвардейских юнкеров, конных и пеших, пажеского корпуса, инженеров, артиллерийского училища и корпусов кадетских: Дворянского полка, 1-го корпуса, 2-го и Павловского.}. Находясь на фланге своего взвода или роты, не помню, я очутился близ государя. Николай Павлович был верхом, и я внимательно его наблюдал из-под козырька своей каски, которую мы тогда носили вместо прежних киверов. Вдруг, вижу я, лицо государя омрачается, становится гневным; он бросил поводья, сжал кулаки и громко воскликнул: "Боже мой! Боже мой! что это из меня делают!" -- схватил поводья, дал шпоры коню и понесся... Что же случилось?..

 Один из выпускных кадет Дворянского полка ошибся и вел свой взвод не так, как бы следовало по уставу. После этого смотра государь, опять чем-то недовольный, уехал, приказав нас учить; и нас учили, учили, учили.

 Наконец приехал начальник штаба всех военно-учебных заведений, Яков Иванович Ростовцев. Сделано было ученье при нем; после ученья Ростовцев скомандовал составить каре, но лицом внутрь, чтобы передать нам поручение государя. Наш батальон (школа подпрапорщиков, пажи и инженеры), стояли на месте, а другие корпуса подходили к нам с боков.

 Я был в первой шеренге, следовательно, на виду перед Ростовцевым, и вдруг... мне захотелось высморкаться, что я и сделал. О, ужас!.. на меня налетел Ростовцев, назвал меня "вольнодумцем", "невежей"... "Да знаешь ли ты, -- крикнул он, -- какое расстояние между мною и тобой?.." Он заикался и при этом сложил на груди руки и отступил на несколько шагов: "Неизмеримость!!! Вон из фронта! Посадить его на две недели на хлеб и воду под арест!"...

 За фронт я ушел рассерженный в лагерь, и там меня заперли в темный чулан из теса, без постели, с одной лишь скамейкой. На другой день пришло распоряжение о сокращении мне ареста с двух на одну неделю и все-таки на хлеб и воду. Книги товарищи передавали мне под дверь, и я читал их, стоя на скамье, приставив ее к двери, над которой было маленькое окно. Жирардот, однако, делал мне льготы, раза два призывал к себе и давал мне чаю.

 Следует заметить, что Жирардот, несмотря на мою ссору с ним, продолжал иметь ко мне доброе расположение и доверие, которое доказывалось тем, что, отпуская во время праздников нас гулять из лагеря, он доверял мне нескольких пажей на мою ответственность.

14.10.2021 в 11:18

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: