authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Lev_Zhemchuzhnikov » От кадетского корпуса к Академии художеств - 1

От кадетского корпуса к Академии художеств - 1

02.11.1828 – 31.12.1831
Павловка, Орловская, Россия

ОТ КАДЕТСКОГО КОРПУСА К АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ

(1828 -- 1852 гг.)

Часть первая

I.

 Не знаю, как приступить к делу и с чего начать? Желательно вспомнить всю свою жизнь; и, полагаю, воспоминания эти будут мне приятны и не бесполезны для других, так как в них отразятся: детство, молодость и старость, любовь к жизни, надежды и охлаждение, -- отразится жизнь человека своего времени.

 Почти всегда воспоминания начинаются с родословной; казалось бы, зачем? Подумав, я пришел к такому же решению. Родословная -- почва, на которой мы выросли; мы -- продукт родословной и среды, т. е. почвы и окружающей нас духовной жизни.

 Но так как брат мой Владимир в своих "Записках" {См. "Вестник Европы", Февраль 1899 г.} говорит о нашей родословной, то я не вижу надобности повторять сказанное и перехожу к своим личным воспоминаниям.

 

 Я родился в 1828 году 2-го ноября, в Орловской губернии, в деревне Павловке, принадлежавшей отцу моему, Михаилу Николаевичу Жемчужникову. Жили мы в деревянном с мезонином дубовом доме, к одной стороне которого примыкал луг, обсаженный местами кустами и деревьями, или так называемый нами "Английский сад". Сколько я помню из рассказов отца, сад был разбит и насажен довольно наивным способом: отец сел на палочку и поехал, а мать говорила, идя следом за ним: "Направо, налево, сюда, прямо" и т. д. По следам этой палочки были разбиты аллеи и дорожки. С другой стороны шла дорога из деревни к усадьбе, через ворота, мимо флигеля и дома к риге и дубовой роще и отделяла дом от фруктового сада. Разбивка этого сада была проста: широкая дорожка прорезала его против дома и упиралась в частокол; тут стояла скамейка и отсюда был вид на поля, на дальнюю рощу; а влево -- на церковь и село Вязовицкое. Эту дорожку пересекала липовая аллея, а вокруг всего сада также пролегала дорожка. В одном конце липовой аллеи была баня, в которой, в случае большого съезда родных и знакомых, можно было помещать гостей.

 Я был ребенок болезненный {[В печатном тексте: "и золотушный", также в другой рукописи. С. Б.].}, и ухаживала за мной добрая тетушка Катерина Николаевна, сестра отца, моя крестная мать, любившая меня более других, она же учила меня азбуке. Я не мог выговорить "Екатерина Николаевна", и называл ее "Тикована" -- так она прозвалась нами, так буду ее звать и я в своих воспоминаниях. Вечером иногда я гулял с нею в саду, по широкой дорожке, и любовался на луну, которая чрезвычайно меня интересовала своим светом и видом. Всякий вечер, перед сном я молился перед киотом и очень любил образ богоматери и св. Митрофания. Молитвы были простые: "Помилуй, господи, папеньку, маменьку, братьев и сестрицу. Упокой, господи, души усопших сестер моих Сони и Лизы". Молились мы с братом Владимиром рядом, и затем, сделав мне перевязку, тетя укладывала меня спать.

 Несмотря на свою болезненность, я был весел, резов, любил рисовать и с особенным удовольствием рассматривал альбом, в котором были, между прочим, нарисованы барашки моей матерью. Одно из самых неприятных чувств, которые я испытывал, это когда мне надевали через голову рубашку: как-то было темно, жутко; и няня Надежда -- задевала меня за нос, и я капризничал. На святках приходили дворовые, наряженные козой, медведем и т. п., и танцевали пред окнами. Мы тоже наряжались; я был наряжен доктором, ходил, пробовал у всех пульс, и был уверен, что меня действительно принимают за приехавшего доктора; тогда мне было не более трех, четырех лет. Мы гадали на святках, отливая воск, и, рассматривая его потом на тени стены, были уверены, что видим ясно отца, лежащего под деревом. Гадали о нем, потому что он в это время был на войне {В 1830-1831 годах, в польской кампании.}.

 У Тикованы была дочь Саша и взятая для нее воспитанница сирота Таня; ту и другую я очень любил. Во время игры в прятки мое любимое место было под кацавейкой моей матери, которая укрывала меня, лежа на кушетке, и я к ней прижимался; особенно мне нравилась та теплота, которую я ощущал около ее груди. Я ее любил до чрезвычайности. Она хорошо пела, была весела и приветлива. Из игрушек мне особенно нравился ящик, в котором были мужики и работали: кто пилил, кто стругал, кто рубил, механизм приводился в движение вертящейся сзади ящика ручкой; спереди ящик был закрыт стеклом от пыли. Что касается моего отца, то мои воспоминания о нем в этом возрасте -- довольно смутные. Помню только, как я сидел на диване с ним и братом Владимиром, как он вырезал козлов из сырой репы ножом (очень дурно, а нам казалось, что они похожи) и как однажды он взял брата Владимира из окна детской и увез на беговых дрожках, оставив меня дома за леность. Но в памяти отчетливо остался кабинет отца и его оружие, висевшее в коридоре около кабинета.

 Однажды я случайно вбежал в гостиную и увидел там доктора и лоханку с кровью. Мне сказали, что это ставили кому-то пиявки. Но, увы... вероятно, их ставили или пускали кровь моей матери. Через день или два меня позвали к ней, и я горячо целовал ее, плакал, не хотел с ней расставаться, предчувствуя что-то тревожное. Затем, я увидел мать в столовой на столе в лиловом нарядном платье, дворню, крестьян... Помню, как ее уже не стало в столовой, как сердце мое болело и как еще сильнее прильнуло к моей доброй Тиковане. Моя мать, как я узнал много лет спустя, умерла в отсутствие отца, после непродолжительной болезни, получив воспаление в мозгу от простуды, при поездке на бал зимою к соседям, где были плохо протоплены комнаты для ее ночлега. Схоронили ее тридцати трех лет, в 25-ти верстах от Павловки, в с. Долгом, возле умерших сестер моих Сони и Лизы.

 Что сказать еще об этом времени... Помню безграничную глубокую любовь мою к Тиковане и разлуку с нею, когда меня и брата Владимира увезли, в сопровождении другой тетушки, Варвары Николаевны, в Петербург, к отцу. Грустно до боли в сердце мне было ехать; Варвара Николаевна постоянно ворчала на меня за то, что раскидываюсь в экипаже, и охраняла Володеньку; и я всю дорогу был в огорчении, а мною всю дорогу были недовольны. Глубоко врезались в моей памяти песни, которыми я заслушивался по ночам, когда все спали; пели это ямщики и форейторы. Особенно помню двух певцов и их заунывные мелодии.

 По приезде в Петербург тетушка Варвара Николаевна на меня пожаловалась отцу за причиняемое беспокойство и расхвалила Володеньку. Я ее невзлюбил во время дороги (прежде вовсе не знал), а теперь совсем ненавидел; и она была мне очень неприятна. Со слезами, скрытыми от всех, я вспоминал свою добрую, святую Тиковану.

14.10.2021 в 10:29

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: