А политические события шли и развивались своим чередом. Надо правду сказать: мы, цирковые артисты, мало понимали, что происходит. Газеты читали теперь многие. Начиная с войны, интерес к газетам возрос, но разобраться в направлении газет, а главное - понять, что двигает событиями и куда они ведут, никто из нас не умел. Даже самые развитые и умные из циркачей и те терялись.
28 февраля 1917 года отец записывает: "Политические события, начавшись в Петрограде, сегодня начались здесь. Газеты не вышли. Трамваи не ходят и вообще в воздухе весьма повышенное настроение. Всевозможных слухов миллионы. Но чему верить - не знаем, ибо один слух опровергает другой... Уличных беспорядков не было, несмотря на многочисленные толпы манифестантов во всех концах города".
1 марта: "Не играли по случаю народного движения, к которому примкнуло большинство московского гарнизона. На улицах - оживление, какого я в жизни не видел. Всюду войска встречают с необычайным подъемом".
2 марта: "Не поддается никакому перу картина парада всех революционных войск Московского гарнизона перед Городской думой. Миллионная толпа каждую часть встречала с колоссальным энтузиазмом. Порядок образцовый. Полиция вся арестована с градоначальником во главе. Охранку сожгли. Ликование на каждом лице. Восторг неподдельный".
Лично я был свидетелем следующих событий. В один из последних дней февраля я пошел на завод. Подходя к заводу, увидел выходящую из ворот его демонстрацию рабочих с красным знаменем. Мне закричали: "Альлеров, иди с нами!" Я примкнул к демонстрации.
Мы пошли к зданию Городской думы (теперешняя площадь Революции). Там стояли какие-то воинские части с артиллерией, примкнувшие к народному движению. Пожилой полковник произносил речь. Я постоял немного, но так как ничего не было слышно, я решил пройти домой, чтобы успокоить мать, которая, наверное, волновалась, что меня нет. Дома я переоделся. Сидеть дома не мог и вышел на Сретенку. На Сретенке увидел огромную толпу народа, двигавшуюся по направлению к Сухаревке. Я пошел с ними. У Спасских казарм стояло очень много войск. Ворота казарм были закрыты, около них - часовые. Толпа остановилась и стала с волнением следить за происходящим у ворот. Видно было, что между войсками, стоящими у казарм, и той частью, которая находилась в казармах, шли переговоры.
Вдруг от стоявших тесно революционных войск отделилась фигура в серой шинели и раздалась команда: "Ружья на прицел!"
Толпа поняла, что может начаться перестрелка, стала отходить и жаться к домам. Я влез на забор и увидел, как распахнулись ворота Спасских казарм и оттуда нестройными толпами стали выбегать солдаты с красными флагами, с красными ленточками на штыках и на шинелях. Революционное войско и народ встретили их восторженным "ура"! Солдаты обнимались, целовались, публика, бросилась к солдатам и жала им руки. Затем, не сговариваясь, точно по команде, все двинулись к зданию Городской думы. Я пошел за толпой. Когда мы вышли на площадь, я вдруг услыхал, что кто-то громко зовет меня по фамилии. Обернулся, смотрю - грузовик, на грузовике, полном вооруженных солдат, Сергей Сокольский. Откуда-то неожиданно появился Костя. Оба мы прыгнули в машину. Дорогой узнали, что Сокольский с солдатами едут арестовывать пристава Пятницкой части. Распоряжался всем на машине Сокольский.
В части все было разворочено, сломано, валялись горы бумаги, и среди этого хаоса ходил очень старый городовой и шамкал беспомощно: "Господа, уж вы тут не безобразничайте..." На него никто не обращал внимания.
Пристава в части мы не нашли и бросились к нему на квартиру. Нарядная горничная показала нам все комнаты и сказала, что пристав уже арестован, а жена его скрылась. Произвели мы в квартире обыск, забрали несколько браунингов.
Вечером жгли охранку. Кто-то из подошедших стал уговаривать поджигавших бумаги не уничтожать их, говоря, что среди них есть нужные и важные, но его не слушали. Откуда-то подъехали автомобили и увезли часть папок, уцелевших от огня.
После двух дней перерыва, 3 марта, в цирке состоялось представление. При чтении отцом монолога "Первое марта" цирк сотрясался от аплодисментов. Начинался этот монолог:
- Привет, свободные граждане!
Дальше шли следующие стихи:
Уж нету старого режима.
Ликует русская страна.
Вперед, вперед неудержимо
Плывет народная волна.
Народ наш стал не бесприютен.
И канул в вечность грязный вал,
Подумать страшно, что Распутин
У нас Россией управлял .
В один из последующих дней мы дали выезд: в кореннике был запряжен пристав, пристяжными были городовые, я стоял на коляске с огромным красным флагом, а отец погонял тройку кнутом.
Репризы о коронованной немке и об арестованных министрах вызвали бурю восторга. Выступление наше было сплошным триумфом.
Многие из артистов, в том числе и мой отец, думали, что с падением царского режима изменится и положение циркового артиста. Любимой их поговоркой было: "Цирковое дело - орлянка. У дирекции - орел и решка. У нас - ребро. Когда все станет на ребро, то и положение наше изменится". Они думали, что все "стало на ребро" в феврале 1917 года.
На самом же деле вплоть до Октябрьской революции в цирке по существу ничего не изменилось. Провинциальные артисты ехали в Москву с надеждой узнать, что в столицах условия работы и быта артистов стали иными, и уезжали из Москвы и Петрограда разочарованные. В провинции их ждали те же холодные цирки, полуголодное существование, штрафы и вместо заработанных грошей - векселя.
Многие из них с отчаяния бросались открывать собственные маленькие цирки, прогорали, бедствовали, разорялись и опять шли служить к старым директорам, влача жалкое существование и не видя из него никакого выхода.
Коренную ломку всего уклада цирка, сложившегося в течение многих десятилетий, произвела только Октябрьская революция. Я счастлив, что мне выпало на долю быть, председателем первого циркового месткома.
Проблеском нового положения вещей был правительственный декрет, коснуквшийся и цирковых артистов, об отдыхе в понедельник.
Свободный понедельник был первой ласточкой.
О том, как менялась жизнь цирка, я расскажу в книге "На арене советского цирка".
Свободное копирование
