Из Мелитополя мы поехали в маленький городишко на Азовском море - Геническ. Это был собственно не город, а деревня на берегу моря. Сборов здесь ожидать было нечего. Кроме того, в этом крае был неурожай, поэтому мы очень быстро перекочевали отсюда в Керчь. Въезд наш в Керчь я никогда не забуду.
В понедельник первого августа в десять часов утра мы въехали в город. Как обычно, отец нанял двух извозчиков и велел им ехать в цирк. Сразу же глазам нашим представилась жуткая картина. Все еврейские магазины были разрушены, окна выбиты, двери сорваны с петель. По городу летал пух. Из окон магазинов свисали, длинные куски смятых и истерзанных материй. Громилы вырывали награбленное друг у друга. Некоторые поспешно увозили вещи и товары нa тележках. Вид улиц во власти погромщиков, беззащитность населения, разграбленные магазины, выбитые окна произвели на нас гнетуще-жуткое впечатление.
Отец оставил нас в цирке и бросился искать квартиру, но никто не хотел в такое время сдавать комнат. Наконец, днем он нашел две комнаты у хозяев-евреев, которые сдали нам их только потому, что надеялись таким образом сохранить свое имущество от ожидаемого погрома. Сами они, как только мы переехали, куда-то ушли.
У отца следующая запись от 7 августа: "Ходят упорные слухи и кругом слышны возгласы: "Бей жидов". В домах в окнах выставлены иконы. При нашем проезде бросали нам на извозчика конфеты, пряники и спрашивали: что, у вас жидов нет?"
Под вечер мимо наших окон прошла шайка громил, они заходили в каждый дом, ища евреев. Подошли и к нашим окнам. Отец объяснил им, что не знает, кому принадлежит квартира, что привел нас сюда городовой, что сам он - русский цирковой артист. Громилы потребовали, чтобы в окне были выставлены иконы. Мать сказала, что иконы еще в багаже на вокзале. Во время этого разговора я увидел, как из ворот дома на противоположной стороне улицы выбежал старик с длинной белой бородой. Громилы побежали за ним, догнали его, кто-то ударил, и борода старика в мгновение стала красной от крови. Из других ворот выбежала женщина с большим животом. Громилы палками били ее по голове и, когда она упала, распороли ей живот, и оттуда вывалились кишки. Мы начали плакать. Отец закрыл окно и велел нам сидеть тихо. И он и мать были бледны. Мать плакала. Всю ночь были слышны крики, мы не спали. К утру немного стихло. Город был объявлен на положении усиленной охраны.
2 августа у отца запись: "Играть цирку не разрешают, пока народ не утихнет и не пройдет острое впечатление погрома. Разгромленные магазины производят душу раздирающее впечатление. Начались обыски по городу награбленного имущества. На аресты приехал прокурор, но все это - мертвому клистир".
Полицмейстер обещал, если суббота и воскресенье пройдут спокойно, разрешить играть с понедельника. По городу продолжали ходить нелепые, волнующие народ слухи. Говорили, что вот-вот опять начнется резня, что погромщиками приготовлены бомбы. Несмотря на все хлопоты, цирк получил разрешение играть только через неделю. Сборы, конечно, были средние. Населению, было не до цирка. Слишком много горя накопилось кругом.
Постепенно все же жизнь стала налаживаться. Толки и слухи прекратились. Город оживился. Был объявлен бенефис отца и Бернардо. С утра лил проливной дождь; отец думал, что представление будет отменено. Но к вечеру дождь перестал, у кассы толпилась длинная очередь. Бенефис прошел с аншлагом.
В Керчи отец неожиданно получил предложение от Чинизелли работать у него следующий зимний сезон. Это предложение было похоже на выигрыш двухсот тысяч на трамвайный билет, тем более, что Чинизелли предлагал отцу большое жалованье. Отец был страшно рад, - письма от артистов из других городов рисовали безотрадное положение провинциальных цирков.
Свободное копирование
