И вот мы в Кишиневе. Цирк Соббота маленький, но чистый. Много старых артистов: клоун Кисо, акробаты Нельсон, цирковая семья Нельдхен. На второй день по приезде отцу предложили вместо двухсот рублей за работу вдвоем сто пятьдесят рублей.
В другое время отец, конечно, отказался бы, но положение было безвыходное. Через две недели начало работы в Киеве, ехать некуда, списываться с каким-нибудь другим цирком поздно, вести из всех городов такие, что волосы дыбом становятся ("директора дают артистам через день пятьдесят копеек на базар!"), а тут еще все совпало с мобилизацией в Кишиневе, плачем женщин и проводами уезжавших на войцу. Отец махнул рукой и согласился.
Через две недели мы переехали в Киев.
Цирк Крутикова был единственным в России двухэтажным цирком.
Раздевальни и касса внизу. Мраморная лестница ведет во второй этаж. Во втором этаже арена и зрительный зал. Огромне фойе. Но зрительный зал неудобен, построен не амфитеатром, а колодцем, Он в три этажа, в каждом этаже - ряд мест и ложи. Зритель разъединен с артистом. Впечатление такое, что работаешь только для первых рядов. Чтобы увидеть-публику, нужно не только поднять, нужно задрать голову кверху.
Я знаю этот цирк потому, что не раз работал в нем. Помню хорошо то впечатление разобщенности со зрителем, которое было у меня почти на каждом представлении.
А зритель для циркового артиста - соучастник представленья. По самому устройству зрительного зала (арена и сейчас же за барьером, амфитеатр с публикой) артисты цирка привыкли быть рядом с публикой, они ее видят, они с нею говорят, они работают в полном общении с ней.
Тысячу раз прав был Макс Высокинский, когда заставлял отца дебютировать хотя бы в балагане, но, перед публикой. Публика заражает циркового артиста и помогает ему в его работе. Аплодисменты, которыми встречают циркового артиста, не только приятны ему, но дают подъем и легкость его работе.
Часто можно слышать в цирке выражение: "Какая сегодня была хорошая публика!.." Это значит, что контакт был полный. Артист дошел до публики, и она его зажгла.
Иногда же, уходя с арены, артист говорит: "Вяло работал сегодня, публика была тяжелая". Лучшее для артиста - это работа при полном цирке. Многие артисты согласились бы получать меньшее жалованье, лишь бы цирк был полон. Когда в цирке пусто - работать трудно.
Я наблюдал такие явления. Артист болен и предупреждает партнера: "Сегодня работать будем без самых трудных трюков. Я болен. Не могу". И вот он выходит на арену, публика его тепло встречает, он начинает работать, видит, что все хорошо принимается, и шепчет партнеру: "Давай всю работу".
Его награждают аплодисментами, он усталый, возвращается за кулисы, товарищи ругают его:
- Ты же болен, зачем проделывал этот трудный номер?
- Ничего, ничего, - отвечает он, - все прошло... ничего не болит, - и прибавляет сейчас же: - Как мы хорошо отработали... и публика! Вы заметили, какая сегодня публика?..
Часто, если сборы плохие, артист перед представлением вял, начинает работать неохотно, идет в уборную готовиться к номеру позже обыкновенного, потягивается. Ему бы хотелось, чтобы представления не было. Но представление будет, будет непременно. Он выходит на арену; малочисленная публика, которая заполняет цирк, встречает его аплодисментами, - и артист сразу преображается. При первых хлопкак исчезают вялость, апатия, он уже заражен и работает с увлечением.
Вот почему артисты цирка, когда сидят на местах, всегда аплодируют друг другу, даже если они враги.
То, что трудно в театре, чему мешает рампа и темнота в зрительном зале, артисту цирка дается легко. Мне приходилось наблюдать на благотворительных спектаклях артистов театра на манеже, я видел, как они смущались и не знали, как себя держать. В театре нет привычной близости к публике, к которой привык артист цирка.
Если же цирковой артист попадает на сцену, то теряется он. В зрительном зале темно, публики он не видит, ему не для кого играть и он просит: "Дайте свет в зал!"
Аплодисменты в любой момент выступления для артиста цирка необычайно важны, они подстегивают его. Я знаю такой случай. В Гамбурге в одно варьете были приглашены акробаты цирка. Агент, их устраивавший, очень хотел их посмотреть, но ему нужно было уехать с вечерним поездом. Он уговорил дирекцию поставить акробатов первым номером, но не говорить им о том, что в варьете на первых номерах публики почти никогда не бывает. Акробаты вышли работать и попросили дать свет в зрительный зал. Им отказали. Когда они закончили свой номер, они услышали гром аплодисментов.
- Дайте свет, - требовали акробаты у помощника режиссера. Им хотелось увидеть публику.
Помощник режиссера засмеялся и сказал: "Посмотрите сюда".
Акробаты заглянули в глазок занавеса и увидели, что зрительный зал пуст. Кое-где виднелись только официанты, да в первом ряду сидел агент.
- Кто же аплодировал? - недоуменно спросили они,
- У нас в занавес внизу вшиты деревянные тарелки, когда занавес сдвигают, они хлопают, и хлопанье их похоже на аплодисменты.
Крутиков был человек со странностями. О нем ходило много рассказов. Два раза он получал большие наследства и много денег потратил на цирк, причем тратил по-коммерчески, извлекая из этого выгоду. Был он то, что в те времена называлось "барин-самодур", и от его самодурства и причуд терпели артисты. Например, достаточно было артисту выйти на арену в черном трико, - и он через две недели получал расчет.
Сам Крутиков работал с группой дрессированных лошадей. Он первый в России показал дрессировку без хлыста. Для репетиций у него был за городом манеж и конюшни, и он занимался дрессировкой там, так как не любил, чтобы присутствовали на его репетициях. Лошадей он любил больше, чем людей, и им у него жилось лучше, чем артистам.
На арену он выходил в черной бархатной тужурке, в жокейской фуражке, без хлыста и шамбарьера. Выводил шестнадцать золотистой масти лошадей, и они проделывали у него без традиционного хлопанья шамбарьером сложные эволюции. Все лошади были в сбруях, на сбруях были номера. Крутиков сгонял их в кучу на средину манежа и потом приказывал: "Первая, на свое место... Вторая, на свое место..." И все лошади становились по номерам.
Свободное копирование
