Из Пскова поехали прямою дорогою на Гдов и Нарву. Первый ночлег имели в монастыре Елизария, расположенном весьма романтическим образом: высокие холмы, речка, сосновые рощи, строения, церковь, кладбище, все вместе составляло премилую картину. Настоятель принял нас гостеприимно. На следующий день имели в виду огромное зеркало Псковского озера, теряющегося вдали с водами озера Чудского. Поздно вечером пришлось ехать по Сороковому бору, о котором столько же преданий о разбойниках, сколько в старину бывало о них в лесах муромских. Во время нашего проезда в самом деле следили за шайкою беглых, грабивших в богатых селениях; мы проехали благополучно, все шагом, все по пескам. В Гдове поместили нас в зале дворянского собрания, в предлинной зале, сколоченной из досок, обитых обоями, с высоким диваном во всю ширину залы для почетных дам; кое-как разместились. Близ города на другой день ожидала меня большая радость.
В шести верстах от Гдова находится Кярово, село графини А. И. Коновницыной; дочь ее Е. П. Нарышкина в то время гостила у матери. Я приехал к ним поутру в пятницу, в день недельный, в который всегда в Кургане навещал ее по приходе почты. Можно себе представить нашу радость свидания. Графиня жалела и бранила, почему не приехал прямо к ней со всем семейством; она уже давно знала жену мою и старшего сына. Я обещал это поправить на другой день проездом и мог извиниться болезнью сына моего Василия. Мне приятно было быть в Кярове, где изредка отдыхал от трудов славный, прямой и смелый граф Петр Петрович Коновницын. В церкви поклонился я праху его; над могилой стоял бронзовый его бюст. В саду видел множество яблонь, взращенных им и супругою из зерен; все деревья эти покрыты были плодами; на небольшом возвышении граф воздвигнул памятник другу и сослуживцу. Коновницын прославился в Отечественной войне, проходил все чины, был военным министром, а под конец жизни был Директором всех военно-учебных заведений; но что всего важнее-- он всегда был совершенно честный и благонамеренный патриот.
Местность вокруг Гдова самая жалкая и печальная; не будь там хорошо возделанных полей, садов и плодов, я подумал бы, что это место не может быть обитаемо. Эта мысль моя встретилась с мыслью Нарышкиной, и мы почти в одно слово выговорили, что такая природа обретается только в плоских местностях Западной Сибири. Впрочем, не всегда местность сама по себе составляет единственную красоту; стройте, сажайте, осушайте болота хорошими канавами, удобряйте поля, заводите хорошие стада, и окрестности Гдова поравняются с равнинами Бельгии. На другой день заехал опять в Кярово со всем семейством; там простились с Нарышкиной, которая чрез неделю собиралась ехать обратно на Кавказ к мужу; я всегда искренне жалел, что не мог жить опять в их соседстве, как в Кургане.
Поздно вечером приехали в Нарву и остановились на ночлег на Ивановской стороне. У хозяев расспрашивал о прежних мне знакомых жителях: большая часть из них или переселились в вечность или в другие города. С удовольствием узнал я, что один из прежних моих учителей, г-н Пауль, еще здравствует. Поутру в седьмом часу поехал к нему до начатия классов, а кучеру приказал осмотреть тормоз, чтобы безопасно спуститься с крутой горы. Предосторожность была напрасная: спуск прежний был так скрыт и уравнен, что можно было съехать рысью. Вместо прежнего плавучего моста через Нарову увидел отличный каменный мост на арках с чугунными украшениями. Город и дома в нем не изменились. У прежней квартиры знакомого учителя постучался в дверь, ее отперла старушка Анна, которая служила у г-жи Гетте, где я был в пансионе, и три года сряду будила меня каждое утро в шесть часов, чтобы не опоздать в классы. Вошел в комнату, увидел за кофейным столиком девицу лет четырнадцати, живой портрет покойной матери своей, а отец сидел на том самом стуле, у того же окна, с тою же трубкою и с тем же лицом, как прежде видал его за двадцать пять лет назад. Мы оба обрадовались свиданию, а я восхищался, что он нисколько не переменился. Я двенадцать лет даю уроки и чувствую, как они, а особенно повторения, изводят и иступляют человека; он сорок лет преподавал и повторял одно и то же и совершенно сохранил свою бодрость и свежесть.
От него поспешил в училище, где нашел прежнюю скамейку и стол, на котором вырезаны были знакомые мне имена. Ученики вместо семи часов собирались теперь на восемь. Из училища пошел в церковь и там помолился так же чистосердечно, как в юности. По выходе из церкви часы на башне ратуши пробили 8; из русской церкви раздался благовест, и эти знакомые звуки тронули меня больше, чем звон Бриеннского колокола ласкал слух Наполеона I. Я был уже на родине! Но во время моего отсутствия город причислен был к Петербургской губернии, а пограничный столб передвинут за шесть верст от берегов Наровы до берега Черной речки, куда проложено шоссе. Выезд из города вел также по новому направлению: прежде надобно было ехать чрез весь город, а ныне прямо чрез Петровские ворота, не въезжая в город. Дождь накрапывал порядком. Как только проехали Черную речку, остановились и вышли из экипажей. Дождь перестал, облака исчезли, солнце просияло; жена и дети меня обнимали со слезами радости; все мы благодарили бога, а младший сын мой Владимир, по наущению матери, серьезно и важно продекламировал стихи Жуковского "О, родина святая!".
-----------------------------------------------------------------
Источник текста: А.Е. Розен. Записки декабриста. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1984.
Свободное копирование
