На другой день продолжали путь тем же порядком, но с другим конвоем, с другою пушкою. Дорога чрезвычайно однообразна по обширной равнине. Травы растут на ней необыкновенной вышины и питательности. Кабардинцы пасут своих овец, доставляющих им одежду и пищу. После обеда мы прибыли на ночлег в Урюх, в такую же крепость, но только объемом больше первой. Тут женатые солдаты имели свои хаты, кои с казармами, с больницею и магазином составляли селение. Ротный командир был женатый, держал все в величайшем порядке и повиновении, одевался по-черкесски и с жаром рассказывал о боевой жизни, об экспедициях, в коих он участвовал. В третий день прибыли мы в Ордонскую крепость, обширнее двух первых, тут был штаб батальонного командира П. П. Нестерова, бывшего адъютанта В. Д. Вольховского. Нестеров при производстве из штабс-капитанов гвардии в капитаны был переименован в подполковники с назначением командиром линейного Кавказского батальона. Этот молодой штаб-офицер в десять лет заслужил чин генерал-лейтенанта, получил дивизию и был украшен четырьмя звездами. Таких примеров на Кавказе не мало, где в одно лето можно двадцать раз отличиться и двести раз подставлять лоб меткой пуле или верному удару кинжалом или шашкою. Батальонный командир был в разъездах, но по привязанности и преданности к начальнику своему приказал нам отвести собственную квартиру свою и доставить нам, дорожным, всевозможные удобства. Нестеров кончил жизнь несчастливо: он лишился ума или от печали о кончине детей своих, или от обманутой любви, или от меланхолии.
На следующий день миновали мы крепость Дурдур, где оказывался иногда недостаток в воде. Далее имели привал в Минарете, на берегу Терека, у каменной башни; эта местность отличается необыкновенною свежестью зелени, кустарников и трав. Верст за десять до Владикавказа пеший конвой и обозы продолжали идти шагом, а почта и путешественники, у кого были запряжены кони, поехали рысью вперед. Близ дороги видны отдельные дворы переселившихся мирных черкесов, поступивших в подданство России. Я приказал ямщику, нанятому прямо из Екатеринограда, остановиться и зашел в ближайший от дороги двор. Тут жил горец-земледелец; его одежда, обувь, осанка-- все чисто черкесские; но дом, ограда, домашний скарб составляли слабое и бедное подражание русскому крестьянскому быту. Провожатый мой Тимофей Тимофеич уговаривал меня не входить в дом и в самом деле был в большом беспокойстве, предостерегал от коварства мирных черкесов, но я отделался шутками, полагаясь на храбреца, сражавшегося против ножей Палафокса, обещал ему в случае нужды дружно поддержать его двумя костылями. Внутри дома на стене висели ружья, шашки и кинжалы. Хозяйка со взрослою дочерью и с детьми очищали просо; хозяин поднес мне питье из проса вроде кумыса или водки неприятного вкуса. Из соседнего двора прибежали черкешенки, но ни одной между ними нельзя было назвать красавицей. Мужчины, хотя также не отличались красотою лиц, но невольно обращали на себя внимание стройностью стана, хорошо примеренною одеждою, маленькою, гладко обутою ногою и ловкостью походки. Наскоро осмотрел я еще на дворе соху, бороны, арбу -- все было в плохом состоянии; вероятно, и поля их были не лучше.
Без сомнения, когда черкес привыкнет, то и он может сделаться хорошим земледельцем; в таком деле нужно время. Черкес-хозяин говорил немного по-русски и, казалось, был доволен своим новым положением. Тимофей Тимофеич обрадовался, когда я с сыновьями уселись в тарантас; жена моя с дочерью не выходили из коляски. Чрез час мы въехали во Владикавказ, где были приняты в доме коменданта, полковника Широкова, получившего письмо о нашем приезде; кроме того, добрые родные прислали к нам навстречу верного старого слугу Никифора Гребенника с полным кошельком простых и двойных абазов -- грузинской монеты ценностью и весом в 20 и в 40 копеек серебром для раздачи услужливым проводникам чрез горы.
Владикавказ, у подножия Кавказских гор, на берегу Терека, довольно населенный город: имеет 4000 жителей, несколько улиц, больницу и запасные магазины. Я пошел на кладбище, чтобы отыскать могилу П. П. Коновницына, узнав прежде от сестры его Е. П. Нарышкиной, что из Петербурга мать отправила металлическую доску с надписью. Долго ходил, искал и не нашел его могилы. Священник и причетник указали мне место и рассказали, что он проездом заболел, лежал в больнице и умер от холеры. Эта болезнь свирепствовала до такой степени, что в сутки умирало до ста и более человек, так что не успевали хоронить порознь и положить тела в гроб, но рыли общую могилу и зарывали тела сотнями, как на поле битвы.
Свободное копирование
