3
Проснулись от оглушающей тишины. Было ранее утро. Солнце через стёкла окон золотило доски некрашеных полов. Непривычным и нереальным казалось всё, что окружало нас: и эти бревенчатые стены, и дощатые полы и потолки, и звенящая тишина. Вдруг послышался треск, будто забухали зенитки. Подумалось: “Ну, вот и здесь война”. Послышались шаги. Открылась дверь. На пороге стоял высокий дядька.
- Проснулись? Ваши родители уже обживают квартиру. Поднимайтесь, поднимайтесь. Я провожу вас.
На улице у крыльца прислоненный к столбику стоял мотоцикл. Вот он, нарушитель тишины! Наконец-то мы осознали, что здесь нет войны, что здесь не стреляют и не бомбят, и тот поезд, и те самолеты с крестами на крыльях, – всё это осталось где-то там далеко, в другой жизни. Радостные, гуськом, еле поспевая за широко и быстро шагавшим дядькой, бежали навстречу мирной жизни. Подошли к длинному бараку, дощатые стены которого потемнели от времени и местами поросли мхом, озадачено оглядываясь по сторонам, подумали: “Где же наш дом?” Дядька позвал нас:
- Ребятки, хватит рассматривать жильё.
- Где же наша квартира?
- А вот дверь в вашу квартиру, - и он указал нам на одну из закрытых дверей. Дверь открылась - в дверном проеме показалась мама.
- Спасибо,- поблагодарила мама дядьку.
- Софья Александровна, вещи сейчас подвезем.
С опаской вступили мы в наше жилище.
- А где папа? – хором спросили мы маму.
- Ушёл в контору оформлять документы.
Квартира представляла собой большую комнату, посередине которой возвышалась русская печь, перегораживающая комнату на две неравные части. Единственное окно находилось возле дверей. Так что в большой части помещения - было сумеречно и от этого неуютно.
Мы стояли в полной растерянности, не понимая, как здесь можно жить. Пахло сыростью. В дощатом потолке сквозь щели были видны стропила. Мама, очевидно, поняла наше недоумение:
- Ничего, обживёмся. Все устроится. Не вешайте носа!
Пришел отец. Увидев на наших лицах растерянность, подбадривал нас:
- Выше голову! Бывало и похуже!
С улицы послышался стук тележных колёс и голос знакомого дядьки:
- Тпру! Стой!
Он привёз наши вещи на телеге, в которую была впряжена маленькая гривастая лошадь. Взрослые принялись вносить вещи домой. Я, было, сунулся погладить лошадь, но она, прижав уши, оскалила зубы и сердито зафыркала. Отскочив в сторону, я никак не мог оправиться от удивления: наша лошадь там, в Рублёве, позволяла гладить себя.
- Эй! Малой! - окликнул меня дядька. – Не подходи к лошади. Это монголка. Незнакомых людей она не жалует!
Из брички, кроме наших узлов, мешков и чемоданов, сгрузили топчаны, стол и табуретки.
- Ну вот, устраивайтесь, - благословил нас дядька. - Ежели что надо, найдёте меня. По слабости здоровья я помощником к вам приставлен. Приду, пособлю, да и наши бабы помогут, им не впервой. В совхозе есть и покрепче меня мужики, они специалисты, и их пока от войны отставили, прикрыли бронёй: без них совхозу труба. Я сам-то возрастом не подхожу, за шестьдесят мне, - вроде как оправдывался он, что не на войне.
Отец и дядька стояли возле пустой брички. Закурили.
- А ты что же, паря, не на войне? Болезнью страдаешь, какой, али ещё что? Али у тебя броня? Специалист, видать, - пытал дядька отца.
- Специалист, специалист! - отмахнулся от него отец.
- А по какой части? – не унимался дядька.
- Энергетик я.
- А что же это за специальность?
- По электричеству, двигателям…
- Это нам годится! – обрадовался дядька. – Как ушёл наш электрик на войну, так маемся: электростанция совсем не работает. Запустим движок – он чихнет пару раз, и баста. Живём без электрической силы. Ты, паря, устраивайся, да в мастерские приходи.
Дядька забрался в бричку, дёрнул поводья. Монголка рванула с места и, взбрыкнув задними ногами, побежала.
До позднего вечера мы обживали «квартиру»: расставили топчаны, стол, табуретки; мама протёрла тряпкой кирпичную кладку печки, и печь вроде повеселела. Напихали дров в пасть печки и с большим трудом её растопили. Огонь разгорелся. Блики от огня неровно освещали темные углы комнаты. Поужинали чаем с сухарями и легли спать. Матрацы были колючие и толстые, неуютные. Они были самодельные: наматрасники, набитые сеном. Но, несмотря на это, уснули мгновенно.
Проснулся я от жужжания примуса: мама готовила завтрак. Сестра и брат спали. Отца дома не было, ушел в мастерские.
- Вставайте, хватит валяться, - будила нас мама. - День на дворе, мне пора на работу.
Долго нас уговаривать не пришлось. Вскочили – и на улицу! Хотелось в туалет. Но где, же он? Напротив нашего жилища стояла длиннющая будка с двумя дверями. На одной двери - буква «М», на другой – «Ж». Умывшись под рукомойником, висевшим на улице на гвозде вбитым в стену возле нашей двери, сели завтракать.
- Опять эта манная каша, да еще с сухарями и несладкая, - заныла сестра.
Есть хотелось, и кашу мы съели. Мама лишь выпила кружку чая и сгрызла сухарь. На мой взгляд, ей есть было не обязательно: и так толстая, вон какой живот. И с чего она так потолстела? Ещё недавно у неё такого живота не было. Своим недоумением я поделился с сестрой и братом. В результате меня обозвали балдой. Я стерпел, так как они надо мной сжалились и объяснили, что в животе у мамы живёт или сестричка, или братик и, наверное, мы скоро узнаем.
