Опоздание к прошлому. Глава 17
ЖИЗНЬ ВО СПАСЕНИЕ!
Скорая помощь мчится по зимнему городу, разрывая сонную тишину ночи воющей тревожной сиреной. Мчится она в больницу имени Склифосовского, чтобы успеть доставить и спасти молодую женщину, уставшую бороться и жить. Её бьют по щекам с настойчивым приказом «Не спать! Не спать!», потому что, если она от огромной дозы снотворного заснёт, то во сне уйдёт в вечность. В эту же ночь, в Риге, её матери снится страшный сон, будто бы дочь выносят мёртвую вперёд ногами из комнаты...
Наконец, скорая затормозила у ворот клиники.
- Кого привезли? – спрашивают в приёмном покое больницы.
- Суицид... Снотворное... Немедленно на промывку...
Проходит чуть больше получаса. Все процедуры сделаны. Женщина спасена и будет жить! А её молодой муж, облегчённо вздохнул. Какое счастье, что из-за родителей друга их ночная гулянка с друзьями отменилась, и он вернулся домой! Правда, пришёл он на двадцать минут позже обусловленного женой времени... Он и не предполагал, что его «словесная шалость» - ночной выход на грабёж с компанией знакомых бандитов для пополнения семейного кошелька - обернётся таким серьёзным протестом жены.
Я проснулась утром в палате для самоубийц с благодарностью ко всем, кто меня спас. Конечно, я не хотела умирать! А слопала я три пачки люминала, Сашкиного лекарства, из-за него. Я ему сказала, что жить с бандитом не буду, и если он не вернётся в 23.00, то будет серьёзно наказан. Я хотела, чтобы он на всю жизнь зарубил себе на носу, что, я слов на ветер не бросаю, и свои обещания «серьёзно наказать» всегда выполню. Этот «избалованный ребёнок» привык к словесному бурчанию мамы, но не привык к поступкам. Пусть теперь поостережётся «шалить» со мной! Вот только я почему-то не могу сама ни стоять, ни идти... Всё сразу переворачивается, и я падаю... Надо будет позже, когда придёт врач, спросить, что во мне поломалось...
- Так вам и надо! – кричит толстая старуха с волосатой бородавкой под носом, впиваясь в меня взглядом. - Вас лечить бесполезно! – продолжает она орать, выпучив глаза и тыча в меня жирным пальцем. - Вы же упрямая максималистка! Я знаю, вы опять пойдёте на самоубийство! Пойдёте?! Говорите, пойдёте?!
«Вот, дура! Да, от одной мысли об ещё одной встрече с тобой меня уже тошнит», - думаю я, с отвращением оглядывая её толстые ляжки.
- Смотрите мне в глаза! Отвечайте! Пойдёте на самоубийство?! Пойдёте?! – не отстаёт от меня старая карга.
- Да, не буду я больше кончать жизнь самоубийством, - раздражённо отвечаю я, с ненавистью глядя ей прямо в глаза.
- Вот и хорошо... – сказала она, тяжело дыша, вдруг превратившись в обычную старую, усталую женщину. – Я назначаю вам капельницу, надо очистить кровь... Нарушения в вестибулярном аппарате пройдут через недельку, другую... Вам нужно полежать, отдохнуть и, главное, как следует питаться. Пару дней побудете у меня, а потом я выпишу вас домой.
Под конвоем санитара, поддерживавшего меня под руку, я вернулась в палату.
Это была большая комната в подвале с серо-зелёными стенами, тусклой лампочкой и маленькими зарешечёнными окнами под потолком. Посередине палаты стоял толстый квадратный столб, деливший её на сектора. Свободных коек, кажется, не было. В палате лежали 8-10 молодых и среднего возраста женщин. Никто ни с кем не общался, но по их ранам можно было увидеть различные способы, к которым прибегли женщины, чтобы лишить себя жизни. Большинство из них себя резали, двоих, судя по красному ожерелью вокруг шеи, вынули из петли, а одна, видимо, не смогла выпить кислоту, и теперь её рот, подбородок, шея стали сплошной обожжённой раной.
Кто-то из них тихо скулит, кто-то ночью выл, кто-то рыдал взахлёб... Хочется чем-нибудь им помочь, но нельзя. Санитар постоянно сидит в палате и внимательно следит за поведением каждой больной. Подойти ни к кому нельзя, да, и выйти из палаты, даже в туалет, одной нельзя. В туалет сопровождает другой санитар, который сидит в коридоре. Он доводит до кабинки туалета, закрытого низкой дверцей, и наблюдает за оправлением. Потом провожает тебя до двери палаты и сдаёт другому санитару.
Никому, даже врагу, я не пожелаю когда-нибудь оказаться в этой палате скорби.
Из больницы меня забирали Сашка и, неожиданно приехавшая из Риги, мама. То ли от засевшего в меня кошмара больницы, то ли от влитых в меня лекарств, но на меня напала эмоциональная тупость. Я равнодушно взяла Сашкины цветы, не ответила на мамины поцелуи и, не проронив ни слова, доехала с ними в такси до дома.
- Донечка, донечка... – говорит, сидя у меня в ногах на кровати, мама. – Не молчи, расскажи мне, что случилось?.. Поделись со мной... Ты же знаешь, я – волшебница, и смогу тебе помочь, чтобы ни случилось... Помнишь? Как ты на перроне в Плявиняс кричала? «Мама, ты – волшебница!..» - Не дождавшись от меня ответа, мама, сдерживая слёзы, шепчет, - маленькая моя, как ты страшно похудела... Съешь немного абрикосового компота... Не хочешь?.. А, может быть, хочешь твоего любимого варенья из черешни с орешками? Я тебе две баночки привезла... Давай чайку попьём с вареньем?.. Наточка, родненькая моя, что же ты всё время молчишь? Ты же всегда была весёлой болтушкой! Что с тобой случилось?.. А вчера я с Александрой Фёдоровной познакомилась... Трудный у нас с ней был разговор, но она тебя жалеет... Мы с ней даже поплакали...
Мама говорит, говорит, а у меня в голове проносятся картинки жизни за последние полгода...
Свободное копирование
