А весной Генку вышибли из училища. Не хотел он подчиняться военной дисциплине и поворачиваться «Налеву! Направу!» Это неправильное окончание команды чурбана от строевой Генку бесило, и он назло выполнял её наоборот. Сколько встреч сорвалось из-за его упрямства! У всех выходной, увольнительная, а Генка внеочередные наряды отрабатывает. Потом от злости, что в гражданском училище царят военные порядки, учёбу забросил, не сдал сессию, вот его и вышибли. В самом начале июня я его провожала в Москву. На вокзале подарила крошечную вазочку с букетиком незабудок в ней, и мы расстались.
Через неделю получаю от него письмо. Пишет, что незабудки погибли в дороге. Он их так зацеловал, что они задохнулись. А вазочка красуется у него на столе, и каждый день в ней новый цветок для меня. И так будет до тех пор, пока мы не увидимся. Дома у него еврейский плач по училищу и по беспутному сыну. Всё надоело... Если не поступит в институт в это лето или следующее, то грозит армия.
Потом мы год переписывались. И маме его письма очень нравились... Когда я из-за Андрея перестала регулярно отвечать, потом заболела, он даже звонил из Москвы. Смешной, хороший парень... Мама разрешила мне съездить к нему в гости, чтобы не только погулять, но и узнать правила приёма в театральный институт.
А для Генки наступило второе лето. В прошлом году он экзамены сдавать не стал. Перевёлся на заочное отделение училища и пошёл работать установщиком телевизионных антенн. Поступит ли в институт в это лето?
Утром поезд прибыл в Москву. Гена ворвался в вагон, как смерч. Разметал по сторонам, готовящихся к выходу людей, встал передо мной с сияющими глазами, удовлетворённо хмыкнул, схватил мой чемодан и с такой же скоростью исчез. А когда я осторожно спускалась с высоких ступенек вагона, он подхватил меня и, как куклу, поставил перед маленькой, полной женщиной.
- Вот, мама! Это Наточка! – сказал Гена и вновь довольно хмыкнул.
- Здравствуйте, Дина Исаковна, - поздоровалась я, смутившись от такого появления перед ней.
Толстушка чуть насмешливо, как Гена, но, доброжелательно глядя на меня, заметила моё замешательство и «пропела»:
- Здравствуйте, Наточка! С приездом вас! Хорошо доехали? Вы ехали в купе?
Гена, не дав мне ответить, заторопил:
- Скорей, скорей в машину. Папе надо по делам ехать, потом наговоритесь.
Взяв чемодан, секунду заметался между мной и мамой, шепнул мне: «Иди рядом», - и, извинившись взглядом, взял маму под руку.
- Не беги, Гена! Я же не могу так быстро! Гена! Не тащи меня! Я уже задыхаюсь... - причитала толстушка, шариком ровно катясь по перрону.
Толпа оттеснила меня, я немного отстала и подошла к машине, когда Гена засовывал маму в маленький «Запорожец». Машина, скрипнув рессорами, чуть завалилась на один бок, показывая, что мама благополучно устроилась слева на заднем сидении. Я села рядом с мамой, Гена - впереди, и мы поехали.
За рулём сидел пожилой мужчина и внимательно поглядывал на меня в зеркальце.
- Здравствуйте, - сказала я, смотрящим на меня из зеркальца, глазам, - извините, что сразу не поздоровалась.
Водитель хмыкнул, точно как Генка, и ответил:
- С приездом, значит...
Я смотрю в окно на проносящиеся мимо машины, дома, слышу какой-то грозный постоянный гул и мне, вдруг, становится страшно. Надвигающиеся большие дома кажутся клыками в пасти огромного чудовища, который пожирает всех, кто едет и идёт навстречу этой пасти. Я даже оглянулась, вдруг там пустота! Но нет, всё было на месте, а гул не прекращался.
В детстве я два раза была в Москве. Один раз, когда мне было лет шесть. Ту Москву я совсем не помню. Помню только крохотную комнатку маминой тёти, Берты Исаковны, в которой мы спали на полу, и стеклянный лифт в её доме. Из него был виден весь двор. А второй раз я попала в Москву, когда кончила четвёртый класс. За первое место в городском конкурсе чтецов мне дали путёвку в «Артек». Мы тогда проезжали через Москву, группой ходили на Красную площадь, были в мавзолее Ленина, потом в большом парке с аттракционами. Тогда Москва была нарядной, доброй, праздничной. А сейчас почему-то страшно.
- Натик! Ты что скуксилась? - глядя на меня в зеркальце, спросил Гена. - Устала? Сейчас приедем! Держись! Скоро уже.
И действительно, через несколько минут машина остановилась у высокого старинного дома. Мы вышли из машины, а водитель, приветливо помахав нам рукой, сказал, - «Вечером встретимся», - и уехал.
Вошли в парадное. Внутри сумрачно и таинственно. Лестница широкая с витыми красивыми прутьями, а поверх них толстые отполированные перила. Высокое, на два этажа, окно было узковато, поэтому света давало не много.
Квартира была на втором этаже. В большой прихожей высоко под потолком светила тусклая лампочка, но было видно, что впереди, в узком коридоре, несколько дверей. Вдруг, одна из них открылась, и в коридор с кастрюлей в руках вышла дородная блондинка и тоненьким голоском заверещала:
- Тю! Здоровеньки булы, гарна дивчина! З прииздом вас! Як вам наша Москва? Дюже нравится, чи ни? - я кивнула головой, - Це гарно!..
- Иди, иди, Галя по своим делам, - спасла меня Дина Исаковна. - Девочка устала, не до разговоров ей.
- Входи, входи смелей, - сказал Гена, распахнув передо мной дверь в комнату.
- Входите, Наточка, - пропела Дина Исаковна, - Садитесь в кресло, отдыхайте, - и, взяв огромную сковороду со столика за дверью, добавила, - сейчас позавтракаем. Вы же не ели, Наточка? Так я вас покормлю. Гена! Расставь посуду на столе. Я быстро..., - и вышла из комнаты.
Гена закрыл за мамой дверь, и, будто только что пробежал не менее километра, на выдохе сказал:
- Ну, здравствуй!.. - Потом подошёл ко мне и так же, как тогда, первый раз, нежно поцеловал в щеку. - Идиот! - вдруг вскрикнул он, выскочил из комнаты на пару секунд, я даже не успела оглядеться, влетел обратно с букетом незабудок и с галантным поклоном вручил их мне.
Из мокрого букета торчала маленькая картонка. От воды надпись на картонке размылась, но ещё можно было прочесть «Никогда не целуй меня. Целуй только Гену». Когда я прочитала, Генка подставил щеку.
- Целуй, не бойся. Я сегодня брился!
Как чудесно пахли влагой незабудки! Все страхи улетучились. Я была так благодарна, что расцеловала его в обе щеки:
- Спасибо тебе, Геночка! Здравствуй...
- Гена! Открой! - стукнув в дверь ногой, крикнула мама. Торопливо чмокнув меня в губы, Генка распахнул перед мамой дверь. Шипящая, вкусно пахнущая жареной картошкой, огромная сковорода, торжественно вплыла в комнату.
- Гена, почему ты не расставил тарелки? Ты не хочешь, чтобы Наточка поела? - Генка ринулся к тарелкам. - Оставь тарелки, достань вазу и налей в неё воды. Разве Наточка будет завтракать с цветами в руках?
Гена кинулся к шкафу, дотянулся до вазы, которая стояла наверху, потянул её на себя.
- Осторожнее с вазой, Гена! Она же хрустальная! - Забрав из его рук вазу, Дина Исаковна продолжала командовать. - Вы оба не мыли руки. Возьми чистое полотенце, Гена, и марш в ванную... Куда ты лезешь?! Разве полотенца в буфете лежат? Они в шкафу, на первой полке. Ох, шлемазл!.. Когда ты уже вырастешь!?
Шлемазл... Меня мама тоже так называет, когда грустно сердится. Шлемазл, недотёпа значит. И так тепло мне стало в этом доме, что, помыв руки, поставив цветы в вазу, я сразу начала помогать Дине Исаковне, как всегда помогала маме.
Свободное копирование
