authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Vladimir_Pyast » Первые "среды" - 5

Первые "среды" - 5

01.12.1905
С.-Петербург, Ленинградская, Россия

В продолжение той бурной зимы 1905-06 гг. литературные люди "моего" круга собирались не только у Ивановых по средам, но и по воскресеньям, вечером, либо (часть) у В.В. Розанова, либо у Федора Сологуба на Васильевском, у Андреевского рынка. Но "гегемония" (очень подходящее для классицизма Вячеслава слово!), "гегемония", несомненно, принадлежала Ивановской "башне".

 Чего там не перебывало в тот год! Чего и "кого"! Очень разнообразные бывали "среды"!

 Помню, как правило, конец вечера (вернее, начало утра) обыкновенно занималось беседою на литературную или религиозно-философскую тему. В последнем случае председателем обыкновенно избирался Н.А. Бердяев. Молодой человек, довольно высокий, с красивою гривою волос, он, как многие помнят, был страшно обезображен (в отношении наружности) тогда еще только начинавшим разыгрываться "тиком". Бердяев был большим мастером "разговора". И вот этот блестящий оратор вдруг посреди какой-нибудь фразы -- на какую-нибудь секунду -- приостанавливался. Вдруг раскрывался рот, изо рта показывался его язык и до самого корня весь вылезал наружу. Понятно, все лицо вместе с тем искажалось ужасной гримасой. Однако через мгновенье все становилось на свое место; прерванные слово и фраза благополучно и кругло получали завершение, -- перед нами вновь был тот же красивый молодой философ, который только что приводил в восхищенье всех дам. В эту зиму болезнь прогрессировала еще не слишком быстро. Выворачивание языка и всей "надставной трубы", главным образом, происходило лишь к концу ночи, когда и утомление от дебатов, и несколько стаканов красного или белого вина производили свое действие. Через несколько же лет, говорят, припадки "тика" Н.А. Бердяева стали учащаться до невыносимого; и уже его гримаса становилась его настоящим лицом -- вроде как у "Человека, который смеется".

 Из литературных тем помню предложенную Вячеславом Ивановым беседу "О Федоре Сологубе". Последний, помню, присутствовавший при выборе темы, протестовал, -- а в знак протеста и совсем покинул собрание.

 Кроме декадентов, символистов и "сочувствовавших" (к числу их принадлежали два весьма много говоривших, -- но, особенно второй, далеко не так красноречиво -- два молодых петербургских философа: Леонид Галич и Константин Эрберг) -- независимо от них, по каким-то другим дням, у Вячеслава Иванова стал собираться и небольшой кружок писателей-"реалистов". Они собирались еженедельно, по разным квартирам, но в один прекрасный день решили присовокупить к себе и такого "вождя символизма" -- каким был Вячеслав Иванов. Раз как-то я случайно попал на одно вот такое собрание, на котором сначала не увидал почти никого из знакомых лиц, зато много незнакомцев, о которых не мог не слышать. Тут сидели: хорошо мне знакомый В.С. Миролюбов, но кроме него: М.П. Арцыбашев, Анатолий Каменский -- и уж не помню, кто еще. Вечер этот вышел вроде того, что теперь называется "смычкой" писателей-реалистов с писателями-символистами, -- каковая смычка, кажется, и входила в намерение первых, чуждый им символизм почитавших. Мы же реализма не почитали, а реалистов и не почитывали.

 Последнее обстоятельство было причиной того, что, когда очередной автор, из которого по уставу кружка было на тот вечер назначено чтение, Анатолий Каменский, по своей застенчивости, отказался читать сам, ища глазами, кто бы мог его заменить, остановился на мне и просил меня это сделать, -- я... согласился.

 В.С. Миролюбов -- питаю к нему нежную благодарность за это движение! -- сказал было нечто вроде того, что-де уж оставили бы вы его в покое...

 Я храбро взялся за чтение. Повесть называлась "Четыре". Кто не знаком с этим произведением, -- для того я не имею желания его пересказывать. Но, я думаю, и сам почтенный автор повести не удивлялся тому, что я, правда внешне ничем не выдавая своего волнения и смущения, внутренне каждую данную секунду, что называется, проваливался сквозь землю от стыда. Так бывает, когда -- в сущности, весьма трусливый -- пловец под взглядами зрителей молодечески проплывает порядочное пространство в глубоком месте. Так я читал и читал фразу за фразой это бессовестное сочинение -- пока комната наполнялась гостями -- и увы! на этот раз из числа хорошо знакомых мне "символистов".

 Мережковский сидел за столом, а я все читал, читал, читал... Однако приход В.В. Розанова был уже "каплей", переполнившей чашу. Так как вход этого сравнительно редкого у Иванова гостя вызвал некоторое движение, а именно Вячеслав встал к нему навстречу (хотя Розанов, к моему ужасу, остановившись в дверях, делал знаки рукой, что он-де не желает ни на минуту мешать чтению), -- я все-таки улучил минуту, чтобы набраться мужества и "решиться". Со словами: "Не могу больше, в горле першит, что-то не в порядке..." -- я быстро соскочил с места, всучив рукопись автору. Реалисты начали было ахи и охи, -- но Арцыбашев потушил сожаления своих товарищей тем, что сразу же вызвался заменить меня в чтении. Тут не меньше, чем ранее содержанию повести, я поразился пискливому голосу того, кто взялся ее читать вслух. Он так не гармонировал с "дерзновениями" автора знаменитого "Санина".

 Реалисты хотели, по-видимому, диспута по поводу прочитанной вещи. Сколько помнится, он не состоялся. Впрочем Вячеслав Иванов позолотил, по своему обыкновению, проглоченную автором пилюлю, сказав прилично-продолжительную речь...

 Речь о "средах", конечно, должна идти параллельно воспоминаниям о прочих литературных -- а может быть, и общественных -- событиях этого года. Хорошо помню, однако, как Нестор Котляревский на одной из "сред" решил "бросить" поэтам и писателям-символистам не то "вопрос", не то "упрек" за то, что они отъединились и не реагировали на общественную жизнь. Конечно, запрос был формулирован несколько красивее. Но дело не в форме, а в сути: сам-то он какой был, подумаешь, общественник, -- "вопрошавший"-то!

 Едва успев открыться, университет уже сразу сделался ареною для политических, причем не только студенческих, митингов. Тоже и остальные учебные заведения. В начале же ноября полицейская сила университет и вовсе закрыла. Читателю наших дней не надо напоминать о внезапной свободе слова, характеризовавшей тот очень короткий период русской жизни. О внезапном возникновении таких газет, как "Новая Жизнь", "Начало", "Сын Отечества"; о выраставших, как грибы после дождя, сатирических журналах со стихами, в прозе и стихах, и внушительными карикатурами, как "Зритель", "Сигнал", "Стрелы", "Жупел", "Адская почта", "Пулемет"... Главная писательская цитадель была в то время "Вена" -- ресторация на Малой Морской, куда захаживали инкогнито и настоящие "политики"-подпольшики. Я лично там был не больше чем раза два и ни с кем почти не познакомился.

 Но даже у Розанова, даже секретарь "Нового Времени" (Д. Егоров) держал речь о том, что русским не хватает одного, -- воли к власти. Что, обладай Совет Рабочих Депутатов такой волей, он бы мог свободно смести правительство и стать на его место, то есть правительством. Но этой воли у нас вообще нет, и вот почему именно правительство арестует Совет, а не наоборот.

 Посетитель В. Розанова, сам до того сотрудник "Нового Времени" и секретарь департамента государственного казначейства, В.С. Лихачев, поэт-юморист и переводчик (к слову сказать, литератор первоклассный и незаслуженно забытый), внезапно порвал и с "Новым Временем" и с департаментом, осознал себя близким к социалистам-революционерам, стал помещать едкие эпиграммы в "Сыне Отечества" и, сложившись с тремя другими литераторами по двадцать пять рублей -- так, по крайней мере, тогда говорили -- на брата, основал первый по времени и один из лучших по качеству сатирический еженедельник "Зритель". Орган имел большой успех и принес издателям некоторые деньги.

 Второго журнала редактором был только что приехавший тогда из Одессы, молодой, но уже женатый литератор Корней Чуковский, тогда еще бывший больше поэтом, чем критиком. И не детским поэтом, каким стал впоследствии, а сатирическим. Сам он еще не бывал у Федора Сологуба, когда тот уже назвал правильно имя и фамилию Чуковского как автора вспомнившегося кому-то из гостей забавного стихотворения:

 

 Он был c.-д., она -- с.-р;

 Они друг друга свыше мер

           Любили.

 Но был к.-д. его отец;

 Но был с.-с. -- ее отец;

 Они сердец их под венец

           Не допустили.

 Он был с.-д., она -- с.-р.,

 И к ним жандармский офицер

           Явился;

 Он посадил "его" в тюрьму,

 Он посадил "ее" в тюрьму --

           И скрылся.

04.07.2021 в 09:28

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: