II
Тайные свидания с матерью. -- Письма и портрет ее. -- Жизнь в Москве. -- Слепая бабушка. -- В Петербурге. -- В Островской и Псковской деревнях. -- Воспитание. -- Смерть матери.
1820-1828
Непредвиденная разлука с матерью, которую отец не позволил мне даже поцаловать на прощанье, нравственно убила и состарила меня. Игрушки, куклы, игры, книжки с картинками уже не существовали для меня; я проводила целые дни в задумчивости, а большую часть ночи в слезах; я, бывало, так углублюсь в свои воспоминания о ней, что при малейшем шуме, при нервом громком слове, я как будто неприятно просыпалась, вздрагивала, а слезы так и брызгали из глаз. Отец, угадывая их причину, бесился, убегал из комнаты, сильно хлопнув дверью, а я опять с упоением вдавалась в грезы. Он запретил девушкам и людям говорить мне о матери, запретил мне расспрашивать о ней, кажется запретил даже и думать о ней; но несмотря на все эти запрещения, няня моя, Анна Мелентьевна всякую ночь передавала мне ее записки, поручения и гостинцы.
До тех пор я никогда еще не читала ничего писанного и теперь не понимаю, как удалось мне прочесть нечеткий почерк матери без малейшего затруднения и самой писать к ней.
Кажется, со временя нашей разлуки прошел уже целый месяц; я до того тосковала, плакала и исхудала, что добрая моя няня сжалилась надо мной и один раз утром, одевая меня, крепко меня поцаловала, погладила по голове и проговорила: "не тоскуй, голубушка моя, будь только умна, молчи и скрывай свое нетерпение, а я, если и есть грех ослушаться барина, беру его на свою душу и доставлю тебе радость поговорить с маменькой". Я обещала няне все на свете, лишь бы взглянуть мне на матушку. Кажется, я дала бы скорее себя растерзать на куски, чем высказать свою первую, святую тайну! И точно, зоркий глаз отца ничего не подметил. В тот же самый день вечером Анна Мелентьевна, укладывая меня спать, шепнула мне: "не спи, моя душечка, а притворись только, что спишь; -- как все улягутся, мамаша придет".
Можно представить мое волнение, мою радость; я вся дрожала, ложась в постель. Не знаю, долго ли я притворялась спящею, но мне веком показалось ожидание той минуты, когда бабушка с отцом приходили взглянуть, заснули ли мы. и отдать приказание запереть все двери; наконец они пришли, перекрестили нас; я изнемогла от беспокойства, чтобы они оба не заметили мое пылкое, частое дыхание и громкое биение моего сердца.
Няня поспешно заперла за ними двери, вынула меня из кроватки, на скорую руку одела и отворила окно, под которым уже стояла несчастная моя мать, в простом крестьянском сарафане. Мы протянули друг к другу руки, двое людей помогали ей взлезть на окно; часа два пробыла она со мной; мне кажется, что ни она, ни я не проговорили ни одного слова, а только плакали и целовались.
Ночные наши свидания повторялись часто. Екатерина Васильевна сдержала данное мне слово, уговорила отца позволить матери навещать нас; то-то было счастье! Легко понять всю жестокость слов: позволение матери видеть детей своих! Но не долго и это счастье продолжалось; отец решился все разом покончить и увезти нас в Москву к сестре своей Прасковье Васильевне. Бабушка и тут оказалась доброй покровительницей матушки; она вызвалась ехать с нами, надеясь со временем убедить отца возвратиться в Пензу; он ее во многом слушался: -- она обещала оставить нам наследство.
Приготовления к дороге делались тайком ли, или я, сосредоточивая все мои мысли на матушке, не замечала их, но один раз, утром, я сидела с нею, как вдруг вошел отец и велел нам прощаться, говоря, что мы сейчас же едем в Москву. Эта неожиданная весть так поразила меня, что я стала плакать, кричать, что не хочу ехать; я повисла на шее матери, вцепилась в ее платье; отец прибил меня, и вероятно очень больно; я впала в бесчувственность и ничего уже не помню, как простилась с ней, с Анной Мелентьевной, как выехали мы из Пензы. Одно впечатление осталось мне после этого путешествия: мы чуть-чуть не утонули в Оке, ямщик и одна из лошадей пошли ко дну, но как это было, бог знает!
