Глава первая
Московские литературно-философские кружки и салоны начала 50-х годов. -- Приезд из Парижа И.С. Тургенева. -- Т.Н. Грановский и его друзья. -- Семейство Аксаковых. -- Н.X. Кетчер. -- Молодые годы Тургенева. -- Разложение кружка "Современника". -- Порнографическое "чернокнижие". -- В.П. Боткин. -- Родня И.С. Тургенева. -- Е.А. Хрущова и ее судьба. -- Запрещение "Письма из С.-Петербурга" о смерти Гоголя. -- Высылка Тургенева в 1852 г. в деревню и отдача под надзор полиции В.П. Боткина и Е.М. Феоктистова. -- Письма из Спасского. -- Общественно-политические взгляды и отношения Тургенева. -- Реакционный публицист В.К. Ржевский. -- Петербургские игроки. -- Анекдоты о Некрасове. -- Ф.М. Решетников. -- Тургенев и "нигилисты". -- Болезнь и смерть Боткина. -- Рассказы о Полине Виардо. -- Неизвестные письма Боткина к Тургеневу
В 1850 году впервые я увидал И.С. Тургенева -- у графини Салиас, к которой привез его В.П. Боткин. Он только что вернулся из-за границы, где был свидетелем Февральской революции и последовавших за нею событий. Можно себе представить, как были интересны его рассказы, особенно для людей, примыкавших к кружку Грановского, -- для людей, которые с горячим участием относились ко всему, что происходило тогда во Франции и отражалось в Европе. А Тургенев умел рассказывать как никто. Недаром П.В. Анненков называл его "сиреной"; блестящее остроумие, уменье делать меткие характеристики лиц, юмор -- всем этим обладал он в высшей степени, а если присоединить сюда обширное образование и оригинальность суждений, то, конечно, Тургенев был самым очаровательным собеседником, какого мне когда-либо приходилось встретить. По натуре своей я был расположен увлекаться людьми; с течением времени это свойство моего характера значительно притупилось, но в молодости оно вполне владело мной. Неудивительно поэтому, что я поддался как нельзя более обаянию Тургенева.
Не помню, по каким причинам в следующем году провел он несколько месяцев сряду в Москве, где жил на Остоженке в доме (или квартире) своего брата Николая Сергеевича. Полагаю, что какие-нибудь особые соображения побудили его к этому, потому что Москва была ему вообще не симпатична. В обществе он показывался мало, да и чем могло бы оно при своей пустоте и ничтожестве привлекать его? Что касается небольших кружков, в которых сосредоточивалась умственная жизнь первопрестольной столицы, то с одним из них -- с кружком славянофилов -- у него не было ничего общего. Впрочем, он посещал иногда семейство Аксаковых; не раз встречал я у него по вечерам Константина Аксакова, вступавшего с ним в ожесточенные споры по вопросам, разделявшим тогда наше образованное общество на два враждебные лагеря. В кружке Грановского Тургенев был обычным гостем, но и тут он чувствовал себя не совсем на месте. Встречали его там по-видимому очень радушно, дорожили беседой с ним, но в сущности смотрели на него косо. Для меня не подлежало это ни малейшему сомнению. Грановский высказывался предо мной очень откровенно насчет Тургенева. Отдавая справедливость его необычайной талантливости и уму, он находил, что это натура дряблая, лишенная солидных нравственных качеств, на которую никогда и ни в чем нельзя положиться. По словам его, никто так верно не определил Тургенева, как А.Ф. Тютчева (вышедшая впоследствии замуж за И.С. Аксакова), которая будто бы однажды сказала ему в глаза: "Vous n'avez pas d'epine, dorsale au moral" ["Вы не имеете стержня в моральных основах" (фр.)].
Множество анекдотов об Иване Сергеевиче ходило в кружке Грановского. Когда m-me Виардо появилась на петербургской сцене и сводила с ума публику, то Кетчер, живший тогда в Петербурге, и его друзья абонировали ложу где-то чуть ли не под райком; конечно, это было чересчур высоко, но Тургеневу приходилось завидовать даже им; он сблизился с знаменитою певицей, был одним из habitues [постоянных посетителей (фр.)] ее салона, а между тем как нарочно в это время находился в крайней нужде, потому что его мать, поссорившись с ним, не высылала ему ни копейки; очень часто не хватало у него денег даже для того, чтобы купить себе билет, и тогда он отправлялся в ложу Кетчера, но в антрактах непременно спешил вниз, чтобы показаться лицам, с которыми привык встречаться у m-me Виардо. Один из этих господ обратился к нему с вопросом: "С кем это вы, Тургенев, сидите в верхнем ярусе?" -- "Сказать вам по правде -- отвечал сконфуженный Иван Сергеевич, -- это нанятые мною клакеры; нельзя без этого, нашу публику надо непременно подогревать..." На беду случился при этом разговоре кто-то из знакомых Кетчера, который и поспешил сообщить ему, какая ему навязана приятная роль. Кетчер пришел в неописанную ярость.
Можно было привести немало других анекдотов в том же роде, свидетельствовавших во всяком случае о том, что для кружка Грановского Тургенев отнюдь не был героем. Признаюсь, они глубоко меня огорчали; мне было неприятно это разоблачение мелочности и слабостей человека, внушавшего мне непреодолимые симпатии. Сам Тургенев сознавал очень хорошо, что кружок его недолюбливал, и мстил ему за это едкими сарказмами. Никогда, впрочем, не вырывалось у него резкого слова о Грановском, -- вообще я не встречал ни одного человека, который позволил бы себе неуважительный или даже сколько-нибудь шутливый отзыв об этой светлой личности, -- но щедро расточал он остроты против всех, окружавших его, и надо сказать, что остроты эти были очень метки. "Неудавшееся стихотворение Уланда" -- можно ли было злее и -- увы -- вернее обрисовать фигуру жены Грановского? А портрет Фролова, начертанный в "Гамлете Щигровского уезда": "отставной поручик, удрученный жаждой знания, весьма, впрочем, тугой на понимание и не одаренный даром слова". Конечно, Тургенев никому не говорил, кого он имел тут в виду, да и не было в том нужды, -- всякий тотчас же узнавал Н.Г. Фролова. В той же повести, о которой я упомянул сейчас, есть страница, посвященная вообще характеристике кружка: "Кружок -- да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и претензий под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе" и т.д. Приговор этот отчасти справедлив. Беседа с Грановским доставляла великое наслаждение; она будила ум, направляла его ко всему высокому и прекрасному, облагораживала сердце; всякий, приближавшийся к этому необычайно привлекательному человеку, чувствовал себя, если можно так выразиться, несколькими нотами выше. Помню, в каком возбужденном настроении возвращался я домой после нескольких часов, проведенных в скромном домике у Харитонья в Огородниках; нередко почти целые ночи проводил я в раздумье под влиянием всего мною слышанного. Но такое впечатление производил только сам Грановский, а уж никак не люди, составлявшие его кружок.
