Исповедь моей жизни - 81

***

 Тотчас же после возвращения из Бертольдштейна наши отношения с Катериной начали портиться. Тайное недовольство, которое мой муж постоянно испытывал против нее, мало-помалу возросло и в последнее время обратилось чуть не в ненависть. Хотя он не соглашался со мной и давал неправдоподобные объяснения, мне кажется, я поняла настоящую причину этого раздражения.

 Катерина, не питавшая ни к кому уважения, относилась так же и к нему: она восхищалась его талантом, но его самого считала смешным и не стеснялась высказывать это.

 Он не выносил этого. Он был добр, благороден, идеального характера и желал, чтобы его ценили по заслугам люди, с которыми он имел какие-нибудь отношения.

 Кроме того, мой муж отличался одной особенностью: когда он ошибался в своих предположениях, то приписывал свое заблуждение не себе, но людям, о которых шла речь. Он вообразил, что в обществе Катерины я очень скоро найду "грека"; этого не случилось, и он приписал это злобности Катерины, которая якобы отваживала у меня всех поклонников. "Венера в мехах" представляла для него самый, важный вопрос в жизни. Катерина, с присущим ей легкомыслием, шаг за шагом разрушала самые основательные его надежды. Как мог он не ненавидеть ее?

 Кроме того, у нее был другой громадный гардероб, она не признавала кацавеек! Однажды он упрекнул и этом, выразив желание видеть на ней это одеяние; она возразила ему своим саркастическим тоном:

 -- Никогда! Мне жаль смотреть даже на Ванду, когда она скрывает свою грациозную фигуру под этой не юной штукой. Не хватает еще, чтобы я закутала вою стройную талию в неуклюжие меха! Твои кацавейки! Если б ты знал, до чего ты смешон со всеми своими историями!

 -- Что? Ты находишь, что они не идут Ванде?

 -- Именно. Да посмотри же на нее, бедненькую, как ей трудно двигаться и как это ее толстит! Она совершенно напрасно слушается тебя и уродует себя.

 Таким образом. Предложи мне мужчина миллионы, я не пожертвовала бы ему и частицей кокетства.

 Он не промолвил больше ни слова, но я поняла, что он вычеркнул ее из списка своих друзей.

 Как раз в это время случилось одно обстоятельство, которое подтвердило мнение моего мужа относительно Катерины.

 Однажды со свойственным ей юмором, не щадя и себя, она рассказала нам, что они с графом Спауром договорились-таки, наконец, и только потому, что он говорил ей обо мне, как о женщине, в которую ему нетрудно влюбиться. Это был лучший козырь в его руках, и он выиграл игру.

 У Катерины было много бриллиантовых украшений, очень изящных, но не ценных, подаренных ей Рошфором. Совершенно случайно она узнала, что они поддельные. Это ее страшно рассердило, и она решила отомстить во что бы то ни стало. Она утверждала, что у нее есть некоторые сведения, которые, при случае, могут совершенно уничтожить политическое значение Рошфора. Она даже показала мне письмо, написанное ею по этому поводу Рамбетте, а через несколько дней и ответ от него: несколько строчек, написанных на карточке, извещавших, что он будет счастлив видеть ее в Париже.

 Я знала, что Рошфор, не имевший в то время состояния, неоднократно и щедро помогал Катерине, когда благодаря своей расточительности она нуждалась в деньгах; я ей советовала не выдавать его, тем более что его самого могли ввести в заблуждение относительно этих бриллиантов. По-видимому, она согласилась со мной; как бы то ни было с вопросом этим было покончено.

 С тех пор мой муж хотел порвать с Катериной; таким образом, если Катерина с Рошфором разойдутся, то последний не сможет считать Леопольда принадлежащим к противному лагерю. В это время мой муж вел процесс с одним издателем, что доставляло ему много беспокойства. Он все время находился в раздраженном состоянии, а при таких обстоятельствах столкновение с Катериной было неизбежным.

 Согласно своей любимой привычке приносить свежие новости по части неприятных слухов относительно своих друзей, она исправно приходила каждый день к двенадцати часам, когда мы еще сидели за столом, и с живейшим удовольствием выкладывала все сплетни.

 Мой муж, который почти всегда был замешан в них, бледнел от сдержанного бешенства. Он плохо переваривал завтрак, проглоченный наскоро от злости, и чувствовал себя потом весь день больным. Уже раздраженный против нее и решившись от нее отказаться, он воспользовался подходящим случаем и сказал, что запрещает ей приносить к нам в дом женские сплетни с улицы; ему надоело, прибавил он, портить себе и семейную жизнь, и обеды благодаря 14 злому языку. Катерина ушла и больше не возвращалась.