Исповедь моей жизни - 69

***

 Во время своего пребывания в Зальцбурге мой муж познакомился с графом Сайн-Витгенштейном и его женой и с тех пор переписывался с ними.

 Мы знали, что граф сочинил оперу. Он писал Леопольду, прося его помочь поставить ее в Граце.

 Моему мужу стоило большого труда уговорить директора театра в Граце поставить эту оперу. Но так как граф был двоюродным братом князя Гогенлоэ, заведовавшего оперой в Вене, то директор наконец согласился. Представление было назначено, и к последним репетициям ожидали прибытия графа и графини Сайн-Витгенштейн в Грац. В это время случилось нечто почти невероятное: Катерина заболела сильным воспалением горла.

 Она отнеслась к этой болезни с пренебрежением, как ко всякой опасности, угрожавшей ей. Новизна положения, по-видимому, даже нравилась ей, потому что, несмотря на такое состояние, я застала ее в прекрасном расположении духа, когда навестила ее, и она уверяла меня, что ее очень забавляет хоть раз почувствовать себя больной. Но удовольствие это было непродолжительно: через несколько дней она поправилась.

 Между тем Витгенштейны приехали и навестили нас. Было, право, жаль смотреть на их беспокойство и опасение за судьбу их оперы.

 У них было очень много друзей среди аристократии Граца, которые с живейшим интересом ожидали события.

 Однажды граф пришел к нам, но на этот раз без жены. Он был очень смущен и сказал, что повод, по которому он явился, был чрезвычайно тягостным для него, но что он предпочитает объясниться откровенно во избежание всякого недоразумения.

 Я не должна удивляться, сказал он, что его жена не пришла ко мне; но про м-ль Штребингер рассказывают такие ужасные вещи, что она не желает подвергать себя встрече с ней у нас.

 Все дамы местной аристократии были возмущены ею, и графиня боялась, что ее встречи с м-ль Штребингер могут повредить опере, успех которой, главным образом, зависит от аристократии.

 Леопольд спросил, какие ужасы рассказывали о Катерине.

 Граф сказал нам, что барон П*** объявил за обедом в отеле "Слона" в присутствии многих лиц, что какой-то мужчина вышел в два часа ночи из квартиры Катерины и что он, барон П***, видел это собственными глазами.

 -- Но Катерина была больна, следовательно, это ошибка.

 -- Нет, -- сказал граф, -- тут нет никакой ошибки, потому что в доме живут только барон, его мать и эта барышня. К тому же барон П*** видел, как этот человек пришел около двенадцати часов, отворил квартиру Катерины своим ключом и вошел к ней. Барон подтверждал все это своим честным словом.

 Мой муж отвечал, что м-ль Штребингер его переводчица и наш друг, а ее нравственность касается только ее самой, так как она совершеннолетняя и свободна. До сих пор с ее стороны не происходило ничего, достойного порицания. Он мог только протестовать против "опасений" графини, которые были обидны для его жены.

 Положение бедного графа было ужасно. Он не смел ссориться с Захер-Мазохом: это могло быть еще более опасным для его оперы, чем знакомство жены с м-ль Штребингер.

 Но ведь П*** дал честное слово.

 Честное слово мужчины, который подсматривать за женщиной! Право, граф, я не понимаю вас.

 Если Катерина сделала что-нибудь компрометирующее нас, все будет кончено между нами; в противном случае граф обязан извиниться. Таково было мнение моего мужа.

 Через несколько дней Катерина, совсем оправившись, была в состоянии выйти из дому. Ее первый визит был, конечно, к нам.

 Когда Леопольд услыхал шум подъезжающего экипажа, он страшно заволновался.

 Она вошла, бледная и несколько похудевшая. Леопольд тотчас же заговорил:

 -- Ты знаешь, Катерина, что я не вмешиваюсь в твои дела и не намерен быть судьей над твоей нравственностью, но если твои поступки задевают мою честь, я не могу пропустить их спокойно.

 -- В самом деле! А что же я сделала оскорбительного для твоей чести? -- спросила она очень спокойно, но заинтересовавшись.

 Тогда Леопольд рассказал ей, что произошло в отеле "Слона", и продолжал:

 -- Ты можешь себе вообразить, какое впечатление это произвело на графа Витгенштейна и его жену. Графиня больше не желает бывать у нас, чтобы не встречаться с тобой. Ты понимаешь насколько это оскорбительно для нас. Делай, что тебе удобно, но устраивайся так, чтобы твои друзья не были замешаны в твои похождения. Ты обязана сделать это для них. Все знают наши близкие отношения, и никто не поверит, что мы не знаем о твоих поступках. Какую тень это бросает на Ванду!

 -- Довольно! Ты просто невежа, и твой граф также, -- воскликнула Катерина, пожимая плечами.

 Затем она обратилась ко мне и объяснила, как все это произошло.

 Как-то ночью она почувствовала себя очень плохо и боялась задохнуться. Ее горничная Флора, не ночевала в квартире: она приходила утром, а вечером уходила к себе. В этот день Флора оставалась до полуночи. Катерина послала ее за доктором, прося его прийти к ней еще раз, и чтобы девушке не пришлось сопровождать его, она велела ей отнести доктору ключ от квартиры, чтобы он сам мог отпереть дверь. Доктор пришел и нашел ее горло в очень плохом состоянии, требующем продолжительного ухода, а так как возле Катерины не было никого, то он остался и сам сделал все, что надлежало. Около двух часов Катерина почувствовала себя лучше, и доктор мог уйти.

 Катерина рассказала все это не из желания оправдаться или потребности объясниться: она ни о чем подобном не думала; она говорила только потому, что желала показать нам, как она довольна, что "клопиха" проследила за ней как раз в ту ночь, когда к ней пришел не любовник, а врач, и что благодаря этой случайности она имеет теперь право наказать барона за его сплетни. Это ее раздражало, но вместе с тем и забавляло, потому что тоже было проявлением жизни.

 Мой муж был, в сущности, несколько разочарован результатом своей настойчивости относительно Катерины.

 Меня он удивил, я слушала и не узнавала его. С какой горячностью он принялся защищать свою честь и честь своей жены! Ту же самую честь, которую, по его словам, раньше, не могло задеть легкомыслие его жены и которую Катерина подвергала теперь такой опасности. В то самое время, когда любовники Катерины оскорбляли мою честь, эта же самая честь не имела никакого значения, когда дело касалось его удовольствия! Какая сложная душа у этого человека! Пойму ли я ее когда-нибудь?

 В тот же день, вечером Катерина влетела, как бомба, крича:

 -- Я отхлестала его! Отхлестала!

 В дни представлений в Ландестеатре все шикарные мужчины имели обыкновение собираться за некоторое время до спектакля возле кондитерской Мейера, чтобы наблюдать и критиковать подъезжавшую публику. Барон П*** не пропускал этого обыкновения.

 Катерина знала это и, вооружившись хлыстом, отправилась туда с целью наказать клеветника.

 Он уже собирался покинуть своих приятелей, когда она подошла к нему и сказала:

 -- Вы наклеветали на меня! Так вот же вам, негодяй!

 И она с обеих сторон хлестнула его по лицу.

 Она сделала это так быстро и так ловко, что не успели его друзья подойти к нему, как она уже спокойно возвращалась обратно.

 Это возбудило громадный скандал в городе. Аристократия возмутилась, что иностранка могла позволить себе нечто подобное; некоторые лица поговаривали об изгнании ее, но другие, более многочисленные, говорили, что этот известный сплетник получил только то, что заслужил, и что существуют еще несколько подобных, с которыми следовало бы поступить таким же образом.

 Витгенштейн пришел извиниться; он не знал, что П*** был до такой степени лгун, и прибавил, что будет также просить м-ль Штребингер, которая ему очень симпатична, простить его.

 Барон П*** прислал графа Шнора и другого своего приятеля к Леопольду, спрашивая, готов ли он драться с ним.

 Мой муж отвечал, что он женат, и если он будет драться из-за м-ль Штребингер, то подаст повод к ложным толкованиям.

 Капитан К*** просил у Катерины позволения вызвать барона П***, но она ни за что не хотела согласиться.

 Оба "клопа" отправились на некоторое время в деревню, и таким образом победа Катерины была полная.