Дня чрез два, которые провел я совершенно спокойно, предложила она мне ходить по городу и продавать ее хлебы, на что я согласился охотно, несмотря на то что в морозы был почти босиком, только бы быть сыту. Она показала мне грош, по чему продавать каждый хлеб, и научила по-грузински кричать: "Цхели, цхели пури!" (теплые хлебы). Но торговля моя продолжалась только четыре дня. В одном месте я оставил в долг десять хлебов, по одному в день в продолжение продажи съедал, а может быть, еще несколько где-нибудь у меня и украли, то хозяйка, как я думаю, заметив, что приход с расходом неверен, объявила мне, чтоб я за оставленные мною в долгу хлебы 20 копеек взял себе и больше к ней не приходил, не сказав о причине сего изгнания ни слова. Я прибегнул опять к мальчику и, уведомя о моем несчастии, просил его помощи. По его старанию пристал я к одному сторожу гостиного двора, чтоб посредством его обзнакомиться с тамошними купцами и научиться, каким образом им прислуживать. Уговор между мною и сторожем состоял в том, чтоб я служил неделю собственно в его пользу на своем хлебе, а служба сия главнейше состояла в рубке дров и ношении воды. Между тем мальчик велел мне по вечерам, когда будет уже темно, приходить тихонько к нему, что он будет меня кормить и от холода прятать на ночь в медвежьи кожи, кои тогда случились быть в числе их товаров. Но рубя дрова с утра до вечера, по непривычке я не выдержал условленной недели и нашел себя не в силах продолжать таковой промысел. Ладоши мои все были истерты до крови, и я не мог более поднимать рук. -- Усердный мальчик велел броспть сторожа, достал мне старые, но еще крепкие сапоги и советовал как-нибудь стараться купить тулуп, спрашивая, нет ли у меня чего продать. Кроме святцов, псалтыря и молитвенника, который читается у нас в церкви в продолжение литургии, ничего у меня не было. -- Хотя книги сии как печатанные в первопрестольном монастыре могли почесться редкостию, потому что в Моздоке никто таковых не имел, как и в других местах у редких находятся; в Моздоке же особливо не было таких грамотеев, которые бы знали пользу и цену их и захотели бы купить настоящею или по крайней мере не совсем обширною для меня ценою. Более не к кому было прибегнуть, кроме тамошнего армянского диакона.
Сначала я предложил ему одни только святцы, но бессовестный диакон вымучил от меня и другие книги, за которые в самом монастыре заплатил я без мала три рубля, а в Моздоке в тогдашнее время стоили они по крайней мере пятнадцать рублей серебром, но диакон дал мне за них худой овчинный тулуп, не стоивший более одного рубля. -- Сколь ни было мне горестно расставаться с сими священными моими спутниками, но не было другого средства помочь крайности. Между тем мальчик продолжал меня кормить и весьма прилежно закутывал на ночь в меха, так что я, лежа в них, спал спокойно. Чрез несколько дней он уведомил меня, что кизлярец отправляется в свое место и советовал его просить, чтоб он взял меня с собою в Кизляр, где я могу лучше найти средства ко своему пропитанию. По сему совету, осмелился я войти к гостинодворцу и упрашивал Мосеса оказать мне последнее благодеяние, но он сначала от того отказывался с грубостию и ругательствами, говоря при том, что хозяин на меня жалуется и запретил приходить в его дом; но напоследок я убедил неотступными моими просьбами, а более представлением, что не отягощу его, ибо пойду пешком и никакой разницы ему не сделаю. Читатели мои, конечно, заметят, до какой степени иногда бывают люди жестоки! что ж касается до меня, то не знаю, во всех ли нациях таковые встречаются, кои бы с равным сему хладнокровием могли отказывать в необходимой помощи несчастному даже и тогда, когда оная не стоит им никакого труда, ни забот, ни же каких-либо издержек.
Свободное копирование
