Из далекого прошлого - 45

"<Петропавловская крепость,> 16 февраля <1864 года>

   ...Нервы, мои нервы сильно ослабели. Придется целый год лечиться. А еще я обтираюсь холодной водой два раза в день; без этой предосторожности непременно бы захворал. Но зато более утончившаяся нервная впечатлительность сообщила мне некоторые свойства барометра, как его понимают в общежитии. Я могу предсказывать погоду и чувствую ее не одной какой-нибудь частью тела, как раненые или страдающие ревматизмом, а всей своей нервной системой. Впрочем, этой чувствительностью гордиться особенно нечего -- ею владеет всякий петух. Дело только в том, что при печальной погоде не хочется ничего делать. И прекрасно, скажешь ты, и не делай, когда не хочется. Так я и поступаю и, не далее как сейчас, отложил занятия английским языком, потому что решительно ни одно слово не идет в голову...

   ...Нейман, в своей "Истории Северо-Американских Штатов", говорит о Франклине следующее: "Франклин был счастлив, происходя из фамилии с здоровым духом и телом. Его родители де были никогда больны. Отец умер восьмидесяти девяти, а мать восьмидесяти пяти лет. На еду и питье в их доме не обращали почти никакого внимания--ели то, что подавалось на стол, и о кушаньях не бывало никогда речи. Франклин оставался но всю жизнь верен этому порядку жизни, что и сохранило ему навсегда светлую голову, быстрое понимание и рассудительность". Когда я читал это место, то думал, разумеется, о Мише. Но когда написал, то стал сомневаться, чтобы ум, рассудительность и восприимчивость давались человеку таким легким путем. Отчего же все люди, едящие умеренно, не выходят Франклинами?. Но как я люблю Мишу больше всего, даже до суеверия, то ютов верить Нейману на слово, и если умеренной едой можно сделать подобие Франклина, то, разумеется, желал бы, чтобы превосходное физическое воспитание дало Мишульке здоровое тело и здоровый дух. Думая о Мише и его воспитаний, я забегаю всегда слишком вперед.

   Больше всего я боюсь наших общественных заведений, где молоденький мальчик легко может получить скверные и вредные привычки, которые скоро унесут всю его юношескую силу, и тогда прощай будущий Франклин! Сила ослабленных умственных способностей уже не воротится. Думаю, что лучше всего, если только позволяют средства, воспитывать до университета дома. Не правда ли, моя дальновидность, хватающая на пятнадцать лет вперед, слишком велика? Но ведь, Людичка, в одиночестве думаешь еще и дальше; я думаю беспрестанно о старости и даже о смерти. Теперешний мой путь жизни уж не на гору, а под гору..."

"<Петропавловская крепость,> 19 февраля <1864 года>

   ...Наконец я получил "Русское слово". С моей статьей поступили жестоко. Во второй главе "Нравственные влияния" зачеркнули сплошь весь конец, больше печатного листа, так что теперь не оказывается никакого нравственного влияния. Положим, что цензура может даже и совсем не пропустить статьи, но зачем же зачеркивать то, что уже напечатано в других сочинениях? Это неудобно в том отношении, что сбивает несколько с толку. Впрочем, живя на свободе, можно бы примениться к требованиям нынешней цензуры. "Русское слово", как ты увидишь, изменило к лучшему свою физиономию, то есть сделало красивее свою обложку. Не знаю, насколько оно выиграет в содержании, но вообще по характеру статей оно имеет больше ученое, чем публицистическое направление. Как в этом отношении, например, "Современник", который, кажется, ты получаешь или, по крайней мере, читаешь?

   Еще относительно изданий: рукопись перевода нужно присылать в цензуру и уже тогда печатать. Не забудь этого. Ты видишь, как я ухватился за твою мысль, точно будто мы с тобой уже решили заниматься изданиями постоянно и завели в Петербурге книжный магазин. Впрочем, я берусь горячо за все твои проекты, потому что они всегда практичны и обдуманны. Ну, разумеется, нельзя иногда без неудач; так случилось с нашей фермой: но, во-первых, подождем еще будущего; а во-вторых, Наполеон I говорил, что во всяком деле можно рассчитывать на одну треть; а две трети успеха предоставить удаче или счастью. Поэтому в наших общих делах расчет предприятий отдай мне, а себе возьми остальные две; трети, То есть успех, потому что ты счастливее меня.

   После нескольких дней печальной и страшно тягостной для меня погоды сегодня наконец светлый, солнечный день. Я, разумеется в качестве барометра, заявляю сочувствие к солнечному теплу и свету более спокойным настроением духа. Но чувствую грудную боль. Думаю, это оттого, что несколько дней сряду я был в очень раздраженном состоянии, а вчера так решительно был со мной какой-то нервный припадок. Мне говорили, например: не раздражайтесь, старайтесь быть спокойны. Такие советы напоминают мне просьбу одной добродетельной жены к своему мужу:

   Чем болью мучиться такою,

   Попробуй лучше не дыши.

   Или человеку, у которого ломит голову от боли, говорят: не думайте, что у вас болит голова. Да как же не думать, когда болит? Можно молчать о сваей болезни, это другое дело. Но ведь от молчания еще не выздоровеешь..."

"<Петропавловская крепость,> 27 февраля <1864 года>

   ...Ты пишешь, что начала читать мою вторую статью. Но знаешь ли, что мне совестно за все, что я написал? Я доволен всякой своей статьей, пока она не напечатана, но как только она вышла из типографии, мне становится стыдно, точно я сделал глупое дело. Только за свои лесные сочинения я не стыжусь; и это потому, что я имел в лесном мире апломб, которого у меня нет в литературе. Особенно мне стыдно за "Старый и Новый свет". Мысль была хорошая, но я недоволен выполнением, то есть бесталанностью изложения и языком, который я намеренно старался сделать более серьезным, ироде ученого языка "Отечественных записок". Ты спросишь, зачем я делал это,-- а потому, что я не на своей квартире и решительно не знаю теперешней цензуры".