В этот общий рост и укрепление влияния идеологии Ненасилия вложил свою долю труда и страданий каждый из „непротивленышей", — и не только русских. В числе многих других, негр Патрис Лумумба, став одной из бесчисленных жертв Насилия, своими страданиями, своею мученической смертью, вызвавшей во всем мире такой большой резонанс, много способствовал росту идей Ненасилия. И оно победит, это учение, ибо, как сказал Учитель, „...блаженны кроткие, ибо они наследуют землю".
Вряд ли мнение о том, что Толстой, якобы, учил „не противиться злу", может быть расценено только как род некоторого „добросовестного заблуждения". Ближе к истине сказать, что это не заблуждение, а умышленная или почти умышленная недобросовестность, пристрастность, полемическая неопрятность. И состоит подобная неопрятность в том, что истолкователи облыжно приписывают и Евангелию, и Толстому те слова и те представления, которых ни в Евангелии, ни в писаниях Толстого обнаружить нельзя.
Слова эти — якобы содержащееся в Евангелии моральное предписание: „Не противься злу".
Приведу на выборку только два из многочисленных примеров такого более чем вольного обращения с евангельским текстом, в основе которого лежит огромное недоразумение .
В одном из рассказов Леонида Андреева священник („поп"), задавшись целью возвратить „черта" Богу,
„...раскрыв книгу, трепетно указал черту на великие и таинственные слова: не противься злу".
Удивителен этот „поп" Леонида Андреева, никогда, очевидно, не читавший Евангелия; но еще более удивителен сам писатель, не давший себе труда самому заглянуть в эту книгу. Трудно поверить, что её не было у него под рукой.
По смыслу приведенных слов в том виде, как их истолковал „поп" своему оппоненту — „черту", последнему
„...самому ничего делать не нужно, а все с тобой будут делать. Ты же только молчи и покоряйся, говоря: прости им, господи, не ведают, что творят".
В итоге — большая, явная, непростительная ложь о Евангелии и о Толстом, как, якобы, проповеднике „непротивления з л у". И ложь эта исходит из-под пера незаурядного литератора.
Другой пример. Писатель с мировым именем безапелляционно утверждает, что
„Квинтэссенция учения позднего Толстого — в самой опасной фразе Евангелия: „Не противьтесь злу". Но почти все созидательное, живое творчество Толстого — это единственный, жгучий, захватывающий призыв: „Сопротивляйтесь злу!"
В этом кажущемся „раздвоений" Толстого Фейхтвангер усматривает, очевидно, одно из тех „кричащих противоречий" в учении и жизни Толстого, о которых так любят говорить марксистские критики писателя. Между тем, на проверку это не что иное, как явное свидетельство незнакомства Фейхтвангера с евангельским текстом. По русской пословице, он „слышал звон, да не знает, где он".
Позволительно спросить: читали ли оба упомянутых мною писателя Толстого и, главное. Евангелие? Где в Евангелии содержится этот призыв — „Не противьтесь злу"? Получается так, что и эти и многие подобные им другие писатели и общественные деятели приписывают и Толстому, и Евангелию слова, в нем (в Евангелии) не содержащиеся.
Это, грубо говоря, тот самый недостойный прием, который на языке завзятых картежников носит название „передергивания" или „передержки".
Приходится повторять азбучную истину: в Евангелии призыва „не противиться злу" нет, а есть призыв или обращение или совет Христа — „не противиться злому" Что это именно так, то есть что Христос имеет в виду не отвлеченное и обобщенное зло, как социальное явление, но живого, конкретного человека, воплотителя зла, — „злого", (скажем, „эссесовца" или агента б. МГУ), — об этом убедительно свидетельствуют последующие слова Иисуса: „Но кто ударит тебя..." и т. д.
А кто такой „злой"? Разумеется, не зверь, не волк, но злой человек. И слова Христа „Не противься злому" надо так и понимать правильно, как — не вступай со злым в драку. Если тебя ударят по щеке, не давай сдачи, стерпи. Потому что драка со злым все равно для тебя победой не кончится. Если ты ввяжешься в драку со злым, — мало того, что злой сильнее, натренированнее тебя, как „боец", и он одолеет тебя, — ты еще этим самым практически станешь с ним на одну ступеньку, на одну плоскость, в одно измерение: в плоскость или измерение злобы. А это, в свою очередь, будет свидетельствовать лишь о том, что оба вы, дерущиеся, качественно одно и то же: оба злые. Разница лишь в степени проявления злобы, да в силе сопротивления. Злой в драке безусловно (и много) сильнее тебя, доброго, — на то он и злой! К тому же он прошел специальную школу.
В самом деле: если строже, ответственнее разобраться: борясь с мировым, социальным злом, что пользы опуститься настолько, чтобы подраться со злым? Дерись — не дерись, злой все равно вздернет тебя на дыбу, вырвет у тебя ногти; он все равно столкнет тебя в „Бабий яр" и, полуживого, засыплет землею. Злой все равно силой втолкнет тебя в газовую камеру. Вот что, собственно, имеют в виду и евангельский Христос, и Толстой, и прочие не столь теперь малочисленные сторонники непротивления злому насилием, а отнюдь не, якобы, бесполезность и даже ненужность личной и общественной борьбы со злом. Непротивление насилием злому и настойчивое противление злу — вещи или понятия глубоко и весьма существенно разные и несходные.
Признаться, мне немного даже стыдно ломиться в открытую дверь, доказывая подобные элементарные вещи, но ничего не поделаешь: с этим коренным, решающим извращением как евангельского учения, так и взглядов Толстого, предстоит еще долгая и упорная борьба.
Одним словом, все сводится к тому, что если кто намерен проявить другое, противоположное человеческое качество — качество доброты, то не должен лезть на злого со своими кулаками. Попытайся, если сможешь, одержать победу над ним какими угодно средствами, но только не тем же самым лютым мордобоем, которым злой в совершенстве (и безусловно лучше тебя) владеет.
Что касается борьбы со злом, то, если в Евангелие вникнуть без предубеждения, без предвзятых взглядов, то на многих страницах этой книги основоположник христианства выступит как ярый противник зла, как страстный его обличитель. Тем более это относимо к Толстому, и в этом отношении Фейхтвангер безусловно прав, считая, что „...все созидательное, живое творчество Толстого — это единственный, жгучий, захватывающий призыв: „Сопротивляйтесь злу!"
В необходимости, более того — в нравственной обязанности для каждого честного человека бороться со злом, не возникает никаких сомнений. Вопрос стоит не в плоскости, „надо ли бороться со злом?", но в плоскости, „к а к бороться со злом, какими средствами?"
И в этом смысле и евангельский Христос, и Лев Толстой, и Махатма Ганди, и Джавахарлал Неру, и Патрис Лумумба, и многие, многие другие искренние, честные борцы с общественным злом, с несправедливостью, с угнетением, предлагают совсем иное решение, иной способ борьбы со злом, чем общепринятый и не оправдавший себя. Не насилие, а антинасилие, „ахимсу", незлобивость.
Спору нет: по сравнению с громадной армией насильников всех видов и всех наименований это еще „малое стадо". Но —
„...не бойся, малое стадо, ибо Отец благоволил дать вам царство..."
Примеров подобной — стойко-безнасильственной — борьбы со злом в историческом прошлом народов мира хоть отбавляй. Примером такой борьбы (и одержанной в этой борьбе победы) в наши дни, как ни замалчивай это, является Индия. Великий Ганди тем именно и велик, что он расширил взгляд на Ненасилие, как на якобы чисто религиозный лозунг, и, как говорится, „модифицировал" его. Перенеся Ненасилие в политику и сделав его средством или орудием действенной политической борьбы со злом, Ганди и его последователи добились неслыханных до этого результатов: путем „ненасильственного несотрудничества" свергли власть могущественной державы.
Спрашивается, боролись ли со злом индусы? Противились ли они злу? Безусловно, да еще как! Разница в том, что они „не противились злому" насилием, не вступали со злыми (англичанами) в драку. Морально они стояли много выше своих угнетателей, и это помогло им одержать победу.
Кто решится сказать, что индусы победили не практикой ненасилия, а чем-то иным? И кто решится утверждать, что, избрав тактику непротивления злому, индусы, в массе, не боролись этим путем со злом?
Этот глубоко поучительный пример борьбы индусского народа за независимость путем яростного, неукротимого противления з л у и, вместе с тем, настойчивого несопротивления з л ы м, нежелания применять в борьбе со злыми насильственные средства, — этот пример, казалось бы, вконец развеял басню о том, что Христос, Толстой, Ганди и прочие апологеты творческого Ненасилия, якобы призывали „не противиться з л у". Но поймут, что это именно так, лишь те, которые захотят понять. Что касается заядлых, неисправимых насильников, продолжающих упорно верить в мощь силы насилия, принуждения и драки (войны), как, якобы, наиболее действенных средств победы над злом, то их не переубедишь. Они способны, время от времени, одерживать внешние победы над своими противниками, но они не способны понять, в какой мере эти победы являются, по сути вещей, весьма условными и призрачными.
„Сразить врагов не так уж трудно, — утверждал некогда Генрих Манн, — не надо знать, не восстанут ли они более сильными".
Вирус насилия живуч. Он уже перекинулся через океан. Он уже сделался практически руководящей доктриной руководителей США. Что касается западных немцев, то они буквально одержимы идеей так называемого „реванша". Впереди людским массам мерещится уже не война, а нечто более ужасное и непоправимое: мировая катастрофа, всеобщее уничтожение, гибель культуры.
Таков предстоящий, ожидаемый результат порочной веры во всемогущество силы насилия. Таков прогноз „политической погоды". Это было бы слишком печально, если бы нас не покидала твердая уверенность в безусловной правоте слов „Учителя праведности":
„Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю".
Когда злые окончательно передерутся и обнажат полную нищету и банкротство философии насилия, „реванша" и прочих бесплодных вещей, — тогда к власти на земле придут кроткие.
Провидя это время, поэт, как и пророк, говорит о нем как об уже совершившемся факте — в прошедшем времени:
„Города были очищены давно и ангелы стояли на углах всех главных улиц".
