Наступала весна с её огородно–полевыми заботами; период, когда каждый «день год кормит». Помимо школы нужно было помогать маме вскопать и засадить наш огород. Первое, чего мы покушаем вволю – свои овощи. Хлопот добавлялось, но одевать на себя нужно меньше, день становился длиннее. На душе делалось радостнее в предчувствии скорого лета.
Наконец, летние каникулы. К этому времени подошли огородные работы для мальчишек. Первая – окучивание картошки. На лошадке должен сидеть пацан и управлять лошадью, которая впряжена в двусторонний плужок. Задача верхового мальчонки направлять лошадку между всходов, чтоб плужок отваливал землю на два ряда картошки. Плужок крепко держит в руках мужчина. Затем такое окучивание рядков подправят женщины. И так ежедневно с раннего утра и до захода солнца. Картошкой засажено большое колхозное поле, работы много. Да плюс к этому и уход за лошадью – обязанность верхового. Это – в огородной бригаде, то есть близ села. Зато колхозная повариха варила нам «хлёбово». Как это блюдо назвать точнее, не знаю, но мы настолько были голодны, что оно нравилось, и съедали всё, что было в котле. После ужина лошадку нужно спутать на лугу, чтоб она не могла уйти далеко от места выпаса, и можно идти домой спать. Утром за лошадкой на луг и на ней же верхом «к рабочему месту». Кончалось окучивание картошки. Наступала пора сенокоса. Сено косили на пойменных лугах вдали от деревни. Опять же мальчишкам работа: возить волокуши – верхом на лошадке подвозить копны сена к месту метания стога. Начало работы с рассветом, конец с заходом солнышка; правда, перерыв на обед час, можно успеть чуть вздремнуть. Чтоб лошадям и нам отдохнуть побольше, мы ночевали у стогов. После ужина у костра рассказывали страшные сказки, жуткие выдумки, затем зарывались в сено (от ночной прохлады, утренней росы и комаров) – и спали до восхода.
Вставать приходилось очень рано. Ещё солнышко не показывало первый лучик, как старший из нас, Шура Свалов, командовал «Подъём!» и мы выбирались из стога и, отряхивая сено с головы, плеч и шеи, окунались в утреннюю прохладу, которая смывала с нас остатки дрёмы. Пойменная долина вся залита туманом. Из него выглядывали только высокие кусты ракитника у реки и накануне смётанные стога сена. На волосы, уши, лицо, одежду сразу садилась утренняя влага. Даже при вдохе ощущалась сырость. С первых же шагов по траве ноги становились мокрыми до колен. Штаны прилипали к голеням. Даже птички, неугомонное племя, ещё не начинали чириканьем приветствовать начало дня, а только отряхивались на ветках, сбрасывая с себя последний сон и капли росы. Время самых сладких сновидений, но нужно идти за лошадкой. Назревало начало трудового будня. Взрослые на ночь ездили в деревню, где оставались малышня, немощные старики и скотина, но утром подвода с ними уже на покосе. К этому времени мы успевали поймать кормилиц–лошадок и – «Пора работать!» Солнышко уже прогнало густой туман, незаметно исчезала роса. Зазвенел рабочий день. Как правило, было жарко, и обеденный перерыв мы начинали с реки: вместе с конями в воду. Им облегчение, а нам уж и подавно. Раздаётся звон подвешенного рельса – кашеварка зовёт: «Обед!» Покушаем и в тени стога прикорнуть, хоть чуточку вздремнуть. И так всё лето. Мы гордились: своей работой помогаем стране бить фашистов. Старшим нашей ватаги мальчишек был Шура Свалов. На чердаке своего дома он наткнулся на детское седло и тожественно вручил его мне. Ездили мы просто на «потниках» (войлочных ковриках), положенных на спины кобылок, а я к седлу приспособил стремена и страшно гордился им. В 1943 году Шуру призвали в Красную Армию. Он прошёл подготовку и был направлен на фронт. В первом же бою рядом с ним что–то взорвалось; очнулся в госпитале без обеих ног. В 1944 году он приехал домой. Его изба стояла рядом с нашей пятистенкой. Мама Шуры и сестра Нина работали в колхозе, и я помогал ему управляться с хозяйством.
Самой летней забавой было купание в реке. Мелкой была Карасулька, кое–где летом её можно было перейти вброд, но местами она была глубокой. Особенно на крутых изгибах, у омутов, которых мы боялись и избегали. Да и россказни, которые шёпотом, с оглядками передавались мальчишечьими устами, ходили об этих местах страшные. Плавать я уже научился, но переплыть на другой берег не решался. Однажды, в обеденный перерыв на покосе, мальчишки столкнули меня в речушку, окружили и заставили плыть на другой берег. Было страшно, но я в окружении друзей «по–лягушачьи» всё–таки доплыл до противоположного берега. Мальчишки дружно кинулись назад, я остался один. Пришлось проявить мужество и самому добираться через реку к своим. С тех пор я уже не боялся водных преград. Вторым развлечением у воды с пользой для дома была рыбалка. Удилища добывались легко – кусты ивняка. Выбирай любое, срезай – готово. Леска? Тоже рядом – хвост Голожопки. Надёргал волоса из хвоста, связал – лови. Только конский волос упруг, и нужно знать какими узлами его связать, чтоб он не подвёл в процессе ловли. Приманка – черви, в любом низком месте копни землю – бери, сколько нужно. Где добывали крючки, не помню, но они у нас были. Время есть? Стой у реки и смотри на поплавок. Начал дёргаться – приготовься, утонул – подсекай, тяни. Вот тебе и рыбёшка. Ловилась в основном мелочь, но несколько штук уже обеспечивали уху. Точнее, скрашивали пустой картофельный суп.
На лугах часто можно было встретить саранки (так сибиряки называли полевые лилии), у которых в земле сочная луковица. Нам она казалась вкусной, даже сладкой. Редко какой мальчишка пропустил бы саранку. Так и я. Увидев красивый её цветок, сразу доставал свой топорик, который всегда был у меня на спине за ремнём, добывал луковицу и – в карман. Первая луковка сестричке, вторая маме, и только третью мог съесть. Ели мы и пучки – длинные полые сочные стебли, нравилась нам и мучанка – толстые корневища, состоявшие из волокон, как бы усыпанных мукой. Рады были, если попадётся паслён (сибиряки называли его бздика). Увидел кустик – обберёшь его начисто. Даже, если и не совсем созрел. Ели и ещё что–то, уже и не помню, что и каким оно было. Не было же ни конфет, ни печенья, ничего вкусного, сладкого, что так любит детвора. Вот и грызли всё, что подвернётся, да и полуголодными были всегда.
Помнятся много историй, связанных с лошадьми. Как–то заметили, что на нас надвигается чёрная грозовая туча. Раздался клич «Распрягай! Прячься!» Посбрасывали хомуты с лошадок, вскочили на них и помчались к навесу, который был совсем недалеко. Начался ливень с градом и шквалистым ветром. Прижался к шее Голожопки, чтоб только не свалиться с неё. И уже совсем рядом со спасительным навесом моя лошадка стала как вкопанная. Я перелетел через её голову и шмякнулся о землю. Ударился так сильно, что не мог дышать. Не мог вдохнуть ни капельки воздуха. Корчусь, задыхаюсь, а град и ливень по мне хлещут изо всех сил. Подбежал Шура Свалов, подхватил меня и внёс под навес. А Голожопка развернулась хвостом к буре (как всегда поступают лошади), опустила голову и так пережидала страшный шквал. Потом выяснили, что моя кобылка попала ногой в ямку, оставшуюся от бывшего когда–то тут столба. Если б она не смогла замереть на месте, то ногу бы сломала, и пришлось бы её дорезать. Ещё один похожий случай. Тоже от грозового облака мы скакали на лошадях к большому стогу, чтоб спрятаться от надвигающейся бури. Справа от меня метрах в десяти мчался Стёпа Аверин на своенравной и никому не послушной Васенихе. Жутко нам было так, что Стёпа всё время повторял слова: «Отче наш…, Отче наш…, Отче наш…» Дальше молитву он не знал, а защиту от бури пытался искать. И вдруг между нами в землю ударила молния. Лошади «прянули» в стороны, мы со Стёпой побросали поводья, ухватились за лошадиные шеи и еле удержались на испугавшихся кобылках. Было очень страшно. Жутко! И мы не знали где и как найти спасение от свирепого урагана.
Хорошее время лето. Тёплое, светлое, радостное. Хоть много и тяжело приходилось работать, но это воспринималось естественно и не оставляло тяжёлого осадка в детских душах. Да и на фоне общего сельского труда привыкли к пониманию «надо».
