Весной и летом 1926 года побывали в Брянской и Пензенской губерниях, отбирали натуру, снимали для фильма «старое». В погоне за солнцем и в надежде побольше увидеть «нового» в конце августа переехали в Ростов-на-Дону.
Фильм открывался словами: «Не десять, не двадцать, а именно сто миллионов безграмотных крестьян оставил нам царский строй». Нас поразила бедность брянских деревень, но то, что мы увидели в Пензенской губернии, превзошло все ожидания.
Наша киноэкспедиция остановилась в одной небольшой деревеньке. Снимали сцену «Раздел имущества». Снимали бедность. Полуразвалившиеся, полураскрытые избы (во время голода 1920–1921 годов солому с крыш скормили скоту). По сценарию, два брата и сестра «делили» с помощью топора зеркало, а теперь, в жизни, мы стали свидетелями того, как наследники пилили на три равные части гнилую избу. Это было посильнее намеченного в сценарии. Конечно, мы сняли, как в жизни. Полудохлые беспородные лошаденки. Убогие коровенки. Пахота сохой. Народ — голодный, запущенный.
Поскольку мы платили тем, кто снимался в массовых сценах, к нам устремлялись толпы жаждущих подзаработать.
Однажды в школу в раскрытую по случаю летней жары дверь на маленькой лошадке въехал незнакомый нам, здоровый, лохматый мужик. Мы вскочили, застигнутые врасплох, а он, обращаясь к Тиссэ, который в это время как раз заправлял кассету в аппарат, прокричал:
— Сымай меня! — и стал у нас на глазах живьем глотать лягушек, полагая, что для съемки такого рода фокусов мы и приехали сюда.
Раздосадованный тем, что его живоглотство оставило нас вполне равнодушными, он уже просительно заявил:
— Я и мышей могу глотать…
Может быть, именно этот живоглот окончательно убедил нас в ошибочности теории монтажа аттракционов.
Примером «нового», как я уже говорил, стал для нас кооператив возле Горок Ленинских. Собственно, новым здесь был только способ совместного хозяйствования. У нас возник план: показывать крестьянам нашего, как теперь говорят, подшефного кооператива то, чем им предстоит овладеть в ближайшее время, чтобы стать действительно передовым социалистическим хозяйством.
Для контраста показывали пахоту сохой и тракторную пахоту. Наши мужики дивились, ахали и охали. Снимали восхищенное изумление российского мужика.
Облик, образ нового составляли по крупицам, которые выискивали повсюду.
В качестве нового показывалась в фильме устроенная по-европейски молочная ферма вблизи Москвы. Архитектор Андрей Буров попытался представить молочные фермы и свинарники будущего. Его эскизные проекты легли в основу «образцовых ферм», построенных тогда из фанеры, специально для съемки фильма. Мысль Бурова, талантливого архитектора, инженера-строителя, знакомого с американским и европейским опытом, по крайней мере на три-четыре десятилетия опережала свое время. Теперь, когда я в роли экскурсанта попадаю на образцовые фермы наших дней, то признаю в них материализованную фантазию Андрея Константиновича Бурова. Только теперь стали явью такого уровня сооружения. Экономические трудности страны, низкий культурный уровень крестьянства тех лет не позволяли незамедлительно превратить мечту в реальность.
Академик Михаил Федорович Иванов, знаменитый селекционер, создатель заповедника Аскания-Нова, привез из Англии йоркширских свиней. Для них были построены добротные свинарники. Животные — огромного размера, прямо бегемоты. Мы примчались снимать и эту новость.
А на ферме паника: третий день йоркширские свиньи на берут в рот приготовленную по специальному рецепту еду. Вызвали из Москвы англичанина, сопровождавшего живой товар. Он попросил показать, чем кормят свиней. Нюхает, растирает между пальцами месиво. Ему объясняют:
— Еда приготовлена по рецепту.
— Но это грязно приготовлено.
Англичанин на глазах у всех готовит поросячью еду, и йоркширские красавицы и красавцы не отходят от корыт, пока не съедают все.
Еще один урок культуры. В свинарнике множество мух. Англичанин говорит:
— Надо поставить деревца в кадках, тогда мухи будут сидеть на деревцах, а не на свиньях.
Англичанин продолжает наставлять. Оказывается, свиньи должны ходить на пляж — загорать и плавать. Йоркширским свиньям устраивают и это удовольствие. Мы снимаем.
Все было внове. Для нас в первую голову.
Снимаем роскошную свинью с богатым приплодом. Но ее положение меня не устраивает по свету. Я, не задумываясь, прошу ассистентов развернуть свинью в нужную нам позицию, а сам наклоняюсь и беру в руки одного поросеночка. Свинья вскакивает и устремляется ко мне. Я спасся, взобравшись на пожарную лестницу.
И не удивительно, что, собственно, сценария не было, а была схема и отдельные выписанные куски. Схему мы оживляли увиденными чудесами, а выписанные куски снимали по всем правилам кинематографического искусства.
«Наглядность — главная наша цель. Надо образно смонтировать факты и таким способом показать в кино, к чему призывает Советская власть деревню» — так практически решалась поставленная перед нами задача.
Актеры в игровом в общем-то фильме отсутствовали. Главными действующими лицами стали крестьяне молочно-товарного кооператива. Главная героиня — молодая крестьянка Марфа Лапкина. Мы ее учили управлять трактором. Времени было мало. На крупных планах снимали Марфу, а когда требовалось в общих планах показывать управляемый ею трактор, я переодевался в крестьянку и катил на «Фордзоне» мимо изумленной толпы крестьян.
Эта женщина была настоящей героиней. На несколько месяцев ее оторвали от семьи, от крестьянского хозяйства. Ей пришлось играть довольно сложные, психологически напряженные сцены. Сердился, ревновал муж, но она не сдалась.
Пригласили мы «обыкновенную» крестьянку, потому что хотели этим решительным актом враз покончить с традицией приглашения на любую роль напудренных, напомаженных, завитых девиц.
Свободное копирование
