Рассчитывая, что завтра придется пораньше встать, я нарочно раньше лег в постель и, по обыкновению, на сон грядущий стал пробегать столбцы первой попавшейся под руку газеты. Было уже более двенадцати часов, когда в прихожей раздался авторитетный звонок, обыкновенно обозначавший своею силой приход кого-нибудь из товарищей, - и точно: через минуту в спальню ввалились с топотом и веселым шумом адъютант с квартирмейстером.
-- Как!., уже в постели? Что за безобразие! Эдакая рань еще, а он спать! - раздались их возгласы. - Мы, брат, к тебе прощаться пришли - "принимай гостей, покидай постель"!
-- Вас бы нелегкая еще попоздней принесла: чем же я теперь кормить вас буду?
-- Все, что есть в печи, - все на стол мечи!
-- Было бы что метать-то! Трактиры наши, сами знаете, в эту пору уж заперты.
-- Не в трактирах дело, а в хорошей беседе! Чай дома есть?
-- Разумеется.
-- И выпить найдется что-нибудь?
-- По обыкновению.
-- Ну, а хлеб да соль у денщиков отыщем, - значит, аминь тому делу!
Однако я распорядился, чтобы человек побежал поскорее в ресторан и попытался бы там достучаться да добыть чего ни на есть из съестного, хоть холодного ростбифу, что ли.
- Вот это правильно, - подхватил адъютант, - потому что не о едином хлебе сыт будет человек, но и о ростбифе.
Пока один денщик побежал в трактир, другой стал возиться около самовара, раздувая его по денщичьему обыкновению длинным голенищем походного сапога.
-- А где Апроня? - осведомился адъютант о моем сожителе, которого добрые приятели попросту звали между собою этою интимною кличкой.
-- А где ему быть? По обыкновению, в театре пропадает.
-- И все подыхает по Эльсинорской? С актрисками возится?
-- Подыхает...
-- А лихо она, черт ее возьми, канкан танцует!.. И куплеты сказывает не без шику!
-- Тем и берет. Впрочем, девочка добрая...
Завязался обыкновенный офицерский разговор: о лошадях, о манеже, о начальстве, о женщинах, о ростовщике-еврее и его процентах, да о романе "М-ll Giraud - ma femme".
В это время раздался новый звонок - и после некоторой возни в прихожей вошел мой сожитель Апроня.
- А я, брат, с актрисками, - проговорил он таинственным полушепотом, на цыпочках шагая ко мне своими длинными ногами и подавая нам руки.
Мы все невольно рассмеялись.
-- Где ж они и много ль их?
-- Здесь вот! - И он кивнул по направлению к нашей офицерской гостиной и кабинету. - Целая тройка! И есть мы все хотим, как сорок тысяч братии хотеть не могут.
-- Целая тройка?!. Что ж там больно тихо у них, никакого гвалту не слыхать?
-- Постойте: разойдутся еще... Вот городишкото мерзейший! - с досадой продолжал Алроня. - Только что спектакль кончился. Думал поужинать; толкнулся к Роммеру - залерто, к Шестаковской - заперто, к Вездненскому - тоже заперто!., Тфу ты!.. Вот и живи тут!.. А они есть хотят; Варвара Семеновна даже и не переодевалась: как играла, так дебардером и поехала; торопились, думали - авось не запрут, ан не тут-то было!.. Ну, уж город! В двенадцать часов хоть с голоду помирай!.. Я вижу это, что и есть-то им хочется, да и прозябли, катаючись со мною за пищей; ну, что ж тут, думаю... "Поедемте, mesdames, говорю, к нам: авось что-нибудь и отыщем". Ну, вот и приехали! Найдется, что ли, у нас-то хоть что-нибудь?
-- Да что вы там заперлися? - раздались веселые и нетерпеливые голоса за запертой дверью. - Прикажите хоть огня-то подать... Мы в потемках!
Я велел мигом зажечь лампы, затопить камин и давать поскорее чаю, а сам живо оделся и явился к нежданным гостьям, которые уже весело тараторили с моими товарищами, вышедшими к ним по первому зову.
Я нашел в своем кабинете уже довольно оживленную картинку: большая лампа под розовым колпаком наполняла всю комнату мягким матовым светом; сухие дрова уже весело трещали в камине; две актрисы, Каскадова и Радецкая, обе очень миловидные и веселые женщины, - напялив фехтовальные перчатки и упрятав свои головы под сетчатые маски, стояли посередине комнаты в самых воинственных позах и затеяли между собою преуморитель-ный бой на эспадронах, к немалому соблазну лягавого щенка, который, весело тявкая, гонялся то за одной, то за другой, игриво теребя их шлейфы; а страсть моего сожителя - девица Эльси-норская, одетая мальчишкой в шикарный костюм дебардера, в котором она только что играла в театре роль Леони в известном буфе "Все мы жаждем любви", - сидела за пианино и, как-то ухитряясь в одно и то же время перекидываться словцом-другим в общей болтовне и аккомпанировать себе бойкими аккордами, напевала шикарный куплетец:
A Provins
On recolte des roses
Et du jasmin et lies tra ta-ta-ta,
Et beaucoup d'autres choses!
Звуки свежего голоса, смех и возгласы двух бойцов в юбках, их оживленные личики с яркими щеками, с которых не успел еще сойти густой румянец, наведенный на них морозным холодком, потом этот лязг стальных эспадронов, веселое тявканье щенка и треск ярко пылающих поленьев - все это казалось так ярко, весело, молодо, свежо, все дышало такой беззаботной и беззаветной жизнью и удовольствием, что я нимало не пожалел о том, как теперь, ввиду завтрашнего похода, пришлось подняться с постели в час ночи вместо шести утра, и был очень доволен этим внезапно импровизированным набегом на мое обиталище.
- Однако соловья баснями не кормят! - воскликнул мой сожитель. - Что же, в самом деле, есть у нас что-нибудь есть?
В эту минуту вошел денщик мой, которого посылал я в трактир на фуражировку.
-- Вот тебе и живой ответ на твой голодный вопрос, - сказал я, указывая на него Апроне. - Ну, что, Степан, что скажешь?
-- Заперто, ваше благородие.
-- Тфу ты! - с досадой топнул сожитель. - Ты б разбудил их!
-- Я разбудил-с; только повара у них все разошедшись и огонь погашен, а буфетчик пьян-с; одначе ж я, взямши его деликатно, значит, за шиворот, препроводил в кладовую и нашел четыре холодных каклетки-с.
-- Только четыре?! - вскричали мы с ужасом.
-- Только-с, - ответствовал невозмутимый Степан.
-- Ну, господа, утешительного мало!
-- Так точно, ваше благородие, я и сам думал, что мало, и для тово толкнулся этта у нас внизу к евреям и добыл у них два куска жидовской щуки маринованной.
-- Четыре котлетки и два куска жидовской щуки! Значит, положение наше еще не так отчаянно! Фонды подымаются!.. Ну, а дома не найдется ли еще хоть чего-нибудь из перекусок?
-- Амар-с есть! - доложил Степан. - Копченая корюшка есть... сыру небольшой кусок остамшись... да еще с полбанки пикулей найдется.
-- Так что же ты молчишь-то, голова!.. Живо тащи все это сюда... Живо!
-- Каштаны тоже есть, ваше благородие! - вспомнил он, уходя уже за дверь. - И фрухта есть...
-- Какая фрухта?
-- Груши-с. Штук с десяток будет.
-- Каштаны и груши! Пикули и омар! А ты говоришь, что ничего нет съедобного! Варвар ты эдакой!
-- Так нетто, ваше благородие, все это съедобное? - недоверчиво ухмыльнулся мой Степан Григорьевич.
-- А что ж, по-твоему?
-- Так, малодушие одно... баловство, значит.
Однако наши жрицы Талии и Мельпомены настолько проголодались после длинного спектакля, что не сочли малодушием ни пропитанных каенским перцем английских пикулей, ни каштанов, которые они тотчас же стали печь в камине и преуморительно таскать их из полымя концами эспадронов.
Омар и копченая корюшка, котлеты и жидовская щука, пикули и ломти ржаного солдатского хлеба (за невозможностью достать лучшего) - все это исчезало с тарелок с быстротой вполне похвальной, как вдруг раздался звонок паки и паки, и вслед за тем вошли еще четверо товарищей.
-- А мы на огонек! - объявили они. - Видим свет в окнах, слышим звук унылый фортепьяна - и зашли!
-- Откуда Бог принес?
-- От Колотовичей - там нынче вечер коротали на английском чае... Нет ли, господа, хоть рюмки водки-то?
-- Есть!.. Только вот насчет закуски уже скудновато стало!
-- А твой походный поросенок с курицей?
-- Увы! Поросенка с курицей принесут от Роммера только завтра к семи часам!..
-- Баше благородие! Картошка есть у нас! - возгласил вдруг Степан Григорьевич, как вестник спасения появляясь у двери.
-- Что за картошка такая?
-- Сырая-с. Только, значит, сичас молено сварить, а потом на сковородке поджарить, потому как у меня еще остался кусок сала свиного и цибулька-с... давеча мы с Аникеем для себя брали... так, значит, этта, можно поджарить со шкварками и с лучком-с. В один секунт будет готово!
-- Картошка!.. Браво! Давай сюда картошку! - захлопали в ладоши наши дамы. - Душки, mesdames, давайте сами варить картошку! Это, душки, прелюбопытно будет!
Степан принес кастрюльку и лукошко картофеля. Девица Эль-синорская, засучив рукава своей бархатной курточки и фартуком подвязав вокруг талии столовую салфетку, принялась за стряпню: отбирала лучшие картофелины, обмывала их в воде, прополаскивала и укладывала в кастрюльку. Девица Радецкая резала на мелкие кусочки свиное сало, а Каскадовой выпала наигоршая доля: морщась от лучного запаха, летучий эфир которого до слез ел глаза, она крошила в тоненькие колечки головку цибульки, к затаенной потехе моего Степана, который с явным, хотя и безмолвным скептицизмом относился к мудреной стряпне "барышень-актерок". Но барышни-актерки - худо ли, хорошо ли - дело свое справляли довольно споро. Наполненная доверху кастрюлька уже кипела на таганке, а Эльсинорская, присев на корточки перед камином, усердно подкладывала железным прутом каленые уголья и головешки под кастрюлю, - и картошка, при таковых стараниях, поспела довольно скоро. Живо ее облупили, еще живее искрошили с помощью вилок, пересыпали луком и салом, посолили, перемешали всю эту кутерьму, выложили на сковороду и отправили снова в камин на ту же самую таганку, но теперь уже не вариться, а жариться. Девица Эльсинорская, вся раскрасневшаяся, как рак, от двойного жара огня и собственного усердия, вся озаренная с лица ярким, перебегающе багровым светом полымя, с папироской в зубах, все так же сидела на корточках и, пошевеливая сковороду, то и дело ворошила вилкой картофельное крошево, чтоб оно получше прожаривалось да побольше румянилось.
-- "Красотки-гризетки совсем не кокетки!" - под аккомпанимент шипящего сала напевала она сквозь зубы, сжимавшие дымящуюся папироску.
-- Аи, душки, страсти какие! - с ужасом вскричала дебелая Каскадова, с гримасой нюхая свои пальцы. - Аи, какие ужасти! Руки просто страх как луком воняют... Господа, нет ли одеколону у вас? Бога ради, выручите меня поскорей, а то юнкер Ножин и ручек мне больше целовать не будет!
Девица Каскадова - кстати или некстати сказать - была идеально, бескорыстно неравнодушна к юнкеру Ножину, очень стройному и красивому мальчику.
Одеколон, и вода, и мыло, и полотенце явились к услугам ручек девицы Каскадовой, которым угрожала столь серьезная опасность, а между тем и жарево Эльсинорской поспело. Хотя, вытаскивая его из камина, она и начадила на всю комнату, так что пришлось все форточки раскрывать, однако же стряпня ее, вопреки ожиданиям скептического Степана, оказалась превкусною. Эльсинорская была очень довольна и своим кулинарным искусством, и отданною ей данью справедливости и похвал и все уверяла, что картофель, зажаренный таким образом, называется картофелем a la Pouchkin. Девица же Радецкая, горячо споря с нею, доказывала, что "вовсе не а la Пушкин, а а la шустер-клуб, душка", потому что сама она сколько раз в летнем петербургском шустер-клубе едала картофель, приготовленный точно таким же образом.
-- Ну, а отныне пускай же он будет а la Эльсинорская! - порешил их спор голодный Апроня, запихивая за щеки изрядное количество картофельных крошек и заедая их ржаным солдатским хлебом.
