Последняя военная зима запомнилась и первой за эти годы новогодней ёлкой и всё усиливающейся нехваткой продуктов. За ёлкой мы с Леной ходили на болота за станцией Козловка. Долго выбирали её в молодых зарослях, рубили большим, но тупым топором и привезли домой на саночках. Снег был неглубокий, но мы намучились, блуждая по бездорожью.
Наряжали самодельными бумажными игрушками, клееными из цветных обложек тетрадей гирляндами, «снегом» из ваты. Было и чудом сохранившихся несколько шаров, и даже Дед Мороз в шубе из ваты, осыпанной блестками по клеевому покрытию.
Клочки дефицитной ваты нам выдала мама, шьющая в это время на дому ватные телогрейки для армии от какой-то артели. Шили не из новья, новым было только покрытие и подкладка, их мама получала уже раскроенными. А вата бралась из старых, рваных, грязных и замасленных. Их распарывали, вату мыли, сушили и разрыхляли. Здесь работы хватало и нам.
Эта зима преподнесла мне и очередной ужас войны. С Запада один за другим шли эшелоны с пленными. Эшелоны состояли из обычных товарных вагонов, без отопления. Как я понял позже, гибли пленные в этих вагонах массово и от болезней и от холода. Возможно и от голода – не смею утверждать. На стоянках умерших и замёрзших выгружали и где-то хоронили.
Однажды мы с мамой возвращались откуда-то из-за вокзала. Шли по железнодорожным путям от временного станционного деревянного вокзала в сторону посёлка стеклозавода – кратчайший путь домой. Прошли мимо нескольких куч соломы, а у крайней остановились, чтобы взять по вязанке соломы для растопки печи.
Я полез сгребать солому и наткнулся на скрюченные и голые человеческие трупы. От неожиданности этого жуткого зрелища я остолбенел. Куча замерзших человеческих тел, едва прикрытых соломой – это было потрясение даже для меня, видевшего уже немало трупов. Не помню, как мы прибежали домой, но я начал кричать во сне и едва не стал заикой. Прошли эти ночные кошмары не скоро.
В школе деповские ребята ежедневно приносили разные новости по поводу выгружаемых на станционных путях мертвяков. Они каждое утро шли в школу через вокзал и всё замечали. То какие-то шутники прислонят замерзшие трупы к вокзальной стене, то построят из них пирамиды прямо на перроне.
По городу поползли разные слухи вроде того, что кто-то обрезает трупы для фарша, делает пирожки для продажи на рынке. Не знаю, насколько это было правдой, скорее всего это была не умная выдумка, но народ верил любым слухам, даже самым невероятным.
Дошли ли до руководства блуждающие по городу слухи или были выявлены действительные факты, порождавшие эти слухи, только на городском вокзале эти поезда больше не останавливались. Их отгоняли на станцию Рославль-2, которая находилась за городом и играла роль сортировочной. Там останавливались идущие на Запад эшелоны с бронетехникой под брезентами и боеприпасами. Эта станция усиленно охранялась, попасть на её пути было сложно.
Эшелоны с пополнением действующей армии продолжали останавливаться на главной станции, и мы чуть не ежедневно ходили смотреть на молодых, безусых и безбородых бойцов, бегающих с котелками в продпункт и кубовую. Ими командовали такие же молоденькие лейтенанты, по всей видимости, тоже ещё не нюхавшие пороха.
Сколько же народу в нашей стране, если ежедневно идут на фронт эшелоны молодых бойцов? Это только через наш Рославль. А сколько таких станций? Не менее десятка ж.д. линий идёт на Запад, значит не менее десятка эшелонов идёт в сторону фронта.
Назад, от фронта идут только составы эвакогоспиталей. Часть раненых развозят по госпиталям. Их в городе около десятка, занимают они восстановленные здания школ.
В моём довоенном садике тоже госпиталь. Весной из-под снега на том месте, где стоял макет корабля, вытаивает гора медицинского мусора, в основном, срезанных с рук и ног гипсовых повязок, проволочных шин и коробок из-под лекарств.
В школах созданы кружки «артистов», в большинстве из девочек, – ходят по госпиталям с концертами. У ребят эти занятия не пользуются популярностью. Художественной самодеятельности в школах не существует, на неё мода появится позднее. Но ученики моего возраста так и не включатся в самодеятельные артисты.
После Дня Победы массового возвращения фронтовиков я не заметил. Только в киножурналах, предваряющих каждый киносеанс, я видел прибывающие в большие города эшелоны, встречи с цветами и т.д. В Рославль массовых прибытий демобилизованных не было, возвращались поодиночке, больше из госпиталей.
Город наполнился инвалидами, причём, и не бывшими горожанами. Большинство инвалидов из деревень оказались в городе – здесь легче было прожить: в колхозах руководящих должностей на всех не хватало, а физическую работу они выполнять не могли. В порушенных колхозах воцарился голод, спасали от вымирания только приусадебные участки. Но хлеба в деревне не было, а отсутствие хлеба уже означает голод.
В городе, наряду с выдающимся по карточкам появился, так называемый, «коммерческий хлеб». Стоил он баснословно дорого: на пенсию за отца можно было купить семь килограммовых буханок.
Продавался этот хлеб в немногих магазинах, и приобрести его было невозможно: очереди, вернее их несоблюдение, давка, хождение по головам до прилавка и обратно. Главенствовали инвалиды. Не знаю, где они брали деньги, но весь коммерческий хлеб был в их ведении. Они и устраивали побоища у дверей магазинов, пуская в ход костыли. Поговаривали, что они перепродают этот хлеб, на что и живут. Не смею это утверждать, но на базаре хлеб можно было купить ещё по более высокой цене. Как он там появлялся – не знаю.
Начавшаяся война с Японией заставила сжаться сердца тех, чьи родные выжили в войне, но оставались в армии – семьи снова ждали похоронок. И хотя Япония вскоре капитулировала, похоронки приходили всю зиму, правда в меньших количествах. Половина похоронок – запоздавшие, на погибших и пропавших в предыдущие годы.
Свободное копирование
