К концу сентября не было убрано только гороховое поле, скошенный горох лежал в кучах. Ребятня делала туда набеги и, спалив очередной ворох, лакомилась поджаренным горохом.
Вначале это сходило с рук, но потом на гороховые дымки стали прилетать снаряды из-за Десны, где проходила оборонительная линия наших войск. Пришлось изменить тактику и таскать охапками горох в ближний овраг, где его и подпаливали.
Снаряд нашёл нас и в овраге, пострадавшим оказался я: небольшой осколок на излёте шлёпнул мне в левую ногу выше щиколотки. Это чужеродное тело было извлечено клещами, рана обработана спиртом, вернее, первачом и уже через неделю я бегал. Осколок хоть и влип до кости, но она была не повреждена. Метка осталась на всю жизнь.
Давно поговаривали, что Красная Армия уже за Десной, что район «под немцами», но в деревне их не видели. Появились они внезапно.
Рано утром на сельскую околицу влетели мотоциклисты, подманили высыпавшую поглазеть детвору, угостили конфетами. Смешно коверкая слова, просили показать, где наши сапёры минировали поля и ведущие к броду дороги. За конфеты ребятня могла показать всё что угодно.
Кто пошустрей взгромоздились на багажные сиденья и на люльки, и поехали показывать места, где ещё месяц назад стояли таблички с надписью «мины». Осмотрев, мотоциклисты поставили свои знаки.
А уже к вечеру в село вошло несколько танков и колёсных бронированных машин. Из них высыпали молодые парни в чёрных комбинезонах, разбежались по селу. Были совсем нестрашные эти, играющие на губных гармониках весельчаки, предлагающие и ребятне и взрослым упакованные в бумажные трубочки леденцы.
Немцы остановились не на горе, в центре села, а под горой на околице у колодца с «журавлём». Ребятня сразу же окружила этих скалозубых, обливающихся холодной колодезной водой, постоянно хохочущих молодых мужиков.
Чуть позже, немного дичась, подошли и старшие ребята, те, кто уже окончил один – два класса школы и был политически подкованней деревенских дошколят. А к вечеру потянулись и взрослые и, уже в темноте, деревенские молодухи угощались шоколадом и под мерцающим светом фонариков-жужжалок подшивали белые подворотнички к чёрным комбинезонам белобрысых танкистов. И никакого страха.
Ощущение страха, постоянной опасности и безнадёжной тоски пришло позже, когда за Габью к Десне ушли передовые части с бесшабашными удальцами, а в селе появились тыловики – заготовители в сопровождении русских полицейских.
Эти не смеялись и не угощали конфетами, а требовали «млеко» и «яйко», ловили кур и уток. И заставили свозить на колхозное зернохранилище всё, что народ собрал с полей и припрятал. Полицаи были пострашнее немцев, это стало понятно сразу.
Не знаю, кого было больше в полиции: убеждённых противников советской власти, ущемлённых и обиженных когда-то крестьян, или откровенного жулья и уголовников, но все они постоянно угрожали расправой, расстрелом и виселицей. Среди них узнавали и бывших сельсоветских и райсоветских работников, уполномоченных по раскулачиванию и комсомольских активистов. Это проскальзывало в разговорах взрослых. Может, так и было.
За свою жизнь я убедился, что племя приспособленцев на Руси неисчерпаемо. Этот «актив» готов принять любой порядок, любую власть и любой строй, если это даёт возможность что-то ухватить для себя или повластвовать над беззащитным окружением. Власть и уверенность в безнаказанности делает самого никчемного мужичка агрессивным, непредсказуемо опасным. Таков актив, бьющийся, якобы, за идею, а на самом деле – за личную наживу, материальное положение, служебную карьеру и, следовательно, за власть. Прикрываются всё же идеями, – так выгодней.
