Поездки в Нижний делали мы на собственных лошадях в крытом тарантасе. Верх откидывался и служил мне дорожной койкой. Приятно было покачиваться в знойный полдень над песчаной лесной дорогой. Запрягалась тройка вороных: Сибиряк, Васька и Арабчик под белой дугой с валдайским колокольчиком. Отлитый в подарок отцу в Валдае одним из его приятелей, колокольчик носил именную надпись. Был еще колокольчик с изречением: "Купи, денег не жалей, со мной ездить веселей". Перед въездом в губернские города колокольчик полагается подвязывать; правило это соблюдалось и в Арзамасе по давнишнему приказанию одного исправника, изрядного самодура. Другой арзамасский исправник был отдан под суд, когда узнали, что он перевез из Арзамаса в Нижний целый дом, записав расход на казну. Езды от Личадеева до Нижнего полтораста верст. В Арзамас мы заезжали только купить нуги. Кормили на почтовых станциях, иногда где-нибудь в деревне у богатого мужика. Эти кормежки и остановки я очень любил.
У отца было имение Курилово в Нижегородском уезде. Барский дом, старая мебель, изразцовые печи -- все сгорело летом 1890 г. Сад с липовыми аллеями мужики понемногу вырубали; наконец, отец продал усадебное место. Я с родителями заезжал в Курилово раза три. Старик-священник в шитом широком поясе потчевал нас малиной, дряхлый дьячок, низко кланяясь, подносил сотового меду "от своего изобилия".
В Стексове я с матерью был у лавочника Орлова. Нас угощали сдобными сладкими лепешками. Масло сочилось. -- "У нас не подай таких, так об стену расшибут", -- сказала хозяйка. Она и дочери ее были сдобней лепешек; сам Орлов -- курносый худенький старичок. Орловскими лепешками я объелся и меня тошнило, но и теперь я не могу их забыть, так они были вкусны.
В мезонине у нас хранился разбойничий кистень: два медных шара, заплетенных в черную кожу. Мне нравилось воображать пробитые головы и оглушительный посвист. Я долго жил в мире древней Руси. Между Личадеевым и Ардатовым, в поле, был старый дуб. На нем каркал ворон, кругом заливались ржаные нивы. Все было как при Иоанне Грозном.
Ходаковы с детьми зимой и летом бывали в Личадееве и мы ездили к ним на Мызу. От санного пути меня тошнило: не забуду мучительных поездок в возке с окном и подушками, в упряжи гусем. 10 июля, в день рождения Зинаиды Александровны, в конце огромной аллеи на Мызе загорался цветными огнями красный щит "Рождение Зины", съезжались гости, пускался трескучий фейерверк. У Ходаковых было много детей; старший сын -- харьковский студент, младшая дочь малютка. Подругой моих игр была Маруся. Домом заведывала старушка-экономка Анна Ивановна. На Мызе хозяйство велось на большую ногу: хороший повар, множество прислуги, даже дурачок. Яков Иванович был очень горяч и вспыльчив. Тогда по всему уезду разъезжали бродячие венгерцы на фурах с товарами. В помещичьих усадьбах такой венгерец являлся желанным гостем. Можно было купить у него что угодно. Готовые костюмы, белье, дамские платья, варшавская обувь, швейные машины, аристоны, игрушки, книги -- все это выкладывал из коробов учтивый торговец, вооруженный аршином. Мне купили у венгерца лондонский альбом раскрашенных военных сцен 1854--55 гг. с английским текстом и портретом королевы Виктории на обложке. Раз у Ходаковых один венгерец, раскладывая товары, упомянул о возможности войны с Австрией. Яков Иванович возразил, что мы Европу шапками закидаем. Торговец усумнился. -- "А, вот как! не покупать же у них ничего! вон из моего дома!" -- и выгнал венгерца.
Где-то в уезде, у мужика, Яков Иванович увидел том Рабле с надписью на титульном листе "Мольер" и с пометкой "Эта книга действительно принадлежала Мольеру. Вуатюр". -- "Откуда это у тебя?" -- "Старичок-поляк занес; сам помер, а книжка осталась". Яков Иванович купил ее за двугривенный. Один библиофил увез Рабле за границу, продать знатокам, но в Париже сошел с ума и умер.
Когда появилась "Власть тьмы", Яков Иванович читал ее у нас вслух, расхаживая по привычке из угла в угол. Вместо "таё" он выговаривал "та е", за что и был осмеян моим отцом. "Крейцерова соната" гостила в Личадееве в рукописном виде, и мне ее не давали.
Помещик Иван Аполлонович Лобис, длиннолицый, узколобый блондин жил в селе Четвертове. В саду у него росли кедры. Ребенком Лобис поступил в первый класс Дворянского института и через четыре года из первого же класса вышел. В Четвертове хозяйничал, кутил и волочился за бабами. Лобис променял моему отцу две старинные английские гравюры на валдайский колокольчик. Впоследствии, разоренный и обнищавший, умер в Ардатове под забором. Лобис и его двоюродный брат доктор Михаил Викторович, маленький усач, владели громадной пустошью при селе Ковлеях. Землю распродавали они по два и по три рубля за десятину. Лобисы говорили про ковлейские угодья: это наша Месопотамия. Фамилия их старая, чисто русская: Лобысовы; предок, при Бироне, для безопасности стал называть себя Лобисом.
Николай Петрович Девилленев, солидный старик с длинной седой бородой, из мировых судей перешел в земские начальники. Должность эта тогда только что учреждалась. Николай Петрович поехал в Петербург просить министра о назначении. Чтобы седина и преклонный возраст не помешали делу, Николай Петрович выкрасил свою великолепную бороду под цвет каштана, представился министру и получил место. В Ардатове борода опять начала седеть с краев; краска постепенно уступала и наконец сошла. Раз Девилленев ночевал в Личадееве и утром встал хмурый. -- "Что с вами, Николай Петрович?" -- "Уж извините, Александр Яковлевич, у меня привычка: до чаю закусить". Явился графинчик, и Николай Петрович повеселел.
