Сергей Прокофьев. Дневник - 61

7 декабря

Прошлый раз жаловался, что событий никаких нет, теперь могу сказать о противоположном. Самое главное - это второе появление моей симфонии перед Глазуновым. На этот раз дело вышло проще, и я попал к нему после третьей атаки. По назначению я явился на Казанскую в половине второго.

- Что-ж, я думаю, мы рассмотрим по частям? - сказал Глазунов.

- Тогда, Александр Константинович, начнёмте уж с третьей части; она вам больше нравится и резкостей в ней меньше, - ответил я.

Глазунов охотно согласился и, сев за рояль, стал играть по партитуре; я сидел рядом. Замечаний он делал мало и исключительно в деталях по инструментовке и только в двух или трёх местах остановился, находя гармонию слишком резкой. В два часа явился Мясковский, которому было назначено показать свои романсы (он хочет рекомендацию для напечатанья у Юргенсона), но Глазунов провозился со мной почти до без четверти трёх. Досмотрев до конца, он сказал:

- Замысел очень хорош. Но выполнение... резко, очень резко... Что же касается до того, чтобы попробовать... я, право, не знаю уж, как это сделать...

Мы довольно долго говорили на эту тему, причём Глазунов так вёл разговор, что я теперь совершенно не представляю себе нити этого разговора. Общий смысл такой, что в симфонии много хороших мест, но очень много резкостей; кроме того, я очень бесцеремонно обращаюсь с голосоведением. Поэтому выступать ли мне со своей симфонией - как бы это мне не повредило. Ему, очевидно, очень хотелось поощрить меня и сыграть что-нибудь моё, но резкости симфонии возбуждали его против этого. Он спрашивал:

- А нет ли у вас чего-нибудь попроще сыграть?

В конце разговора дело стало понемножку наклёвываться. В перспективе были три оркестра: придворный, шереметевский и консерваторский. Первый, вероятно, лучше всех, но ей-богу, я никогда не слыхал об этих концертах, - это, по-моему, - тупик, из которого дальше хода нет. Что же касается двух других, то оркестры я считаю одинаковыми, но концерты Консерватории виднее и интересней. Я стал напирать на последний. В конце концов, Глазунов решил исполнение последней части, а другие обещал ещё посмотреть.

- Надо будет попросить Малько или кого-нибудь разучить и продирижировать, - говорит. - Вы только сделайте те поправки, что я указал, а потом мы ещё посмотрим вторую часть.

Я поблагодарил, попрощался и ушёл. Исполнение симфонии, слава Богу, было решено, хотя всё это было сказано так туманно, что я ещё решительно себе не представляю, как и что это будет. А теперь скоблю и клею симфонию. Несмотря на то, что поправок он сделал и немного, тем не менее, всё это отнимает страшно много времени: работа медленная, утомительная и скучная. Но зато если симфония будет исполнена...!

Другое событие, это моё первое выступление на ученическом вечере. Играл я 1-й Этюд Шопена, «Рапсодию» Брамса, Этюд C-dur Рубинштейна. На первый, с его погаными арпеджио, я не надеялся, так как при малейшем волнении он проваливался. А потому я решил его играть только в том случае, если, выйдя на эстраду, почувствую себя совсем спокойно. Перед выступлением я немного волновался, но успокоился, сев за рояль, и Этюд сошёл хорошо. Две другие вещи я знал прекрасно и сыграл их с треском. Мне дружно и много аплодировали. В общем, я имел больше всех успеха, несмотря на то, что играли ещё две представительницы есиповского класса. Есипова меня слышала и Захаров, который осенью перешёл к ней в класс, хочет в частном разговоре спросить, как я ей понравился. Я весь этот год решаю всё crescendo и crescendo перейти от Винклера к ней. Пока я был у Винклера на младшем курсе, я был вполне доволен им, он очень хорошо учил меня гаммам и этюдам. Но теперь, перейдя на высший курс, на художественный, я им не удовлетворён.

У меня вообще страсть двигаться вперёд, я вообще люблю общество тех, кто стоит в чём-либо выше меня, у кого я поучаюсь; но когда я догоняю, то это общество становится мне уже менее интересно. Когда я прихожу теперь в класс Винклера, он мне ничего нового не даёт. Все его указания я либо знаю, либо забыл о них, пока учил свою вещь. Что же я буду у него сидеть ещё два-три года и ничего нового не получать, тогда как я чувствую у себя большие способности к роялю и собираюсь быть хорошим пианистом? Да и все же советуют идти к Есиповой. Кажется, только один папа против. Кроме того, Винклера жаль.

На это Мясковский возражает:

- Когда вы идёте к цели, то нечего смотреть, через какие трудности приходится ступать[1].

Вероятно, весной или осенью перейду к ней. Но вернусь к моему вечеру. Было, конечно, много знакомых консерваторцев. Я играл в самом начале, так что весь вечер был, так сказать, свободен. В конце концов, я опять-таки очутился в обществе госпожи Алперс (и её брата). Она, конечно, мила, но всё-таки ровно ничего из себя не представляет и мне начинает надоедать.