6 апреля
С 31 марта по 4 апреля были здесь 4 польских режиссера, они должны у нас ставить спектакли ко второму Польскому фестивалю, который состоится в декабре. Это Конрад Свинарский, Ежи Яроцкий, Марек Окопинский и Ежи Красовский. Они предложили нам на выбор следующие пьесы. Свинарский — «Фантази» Словацкого, или «Мореход» Шанявского, или «Картотека» Ружевича. Яроцкий — «Моя доченька» Ружевича, только это. Красовский — «Смерть Дантона» Пшибышевской или «Месть» Фредро. Окопинский — «Ноябрьская пьеса», или, как ее перевел Айхенвальд, «День поминовения».
Свинарского я сосватала в Театр на Бронной, он должен ставить «Мореход». Пьесу Голдобин прочел и не возражает, Родионов тоже, подписал письмо о включении пьесы в репертуар театра, хотя просит, чтобы автор «передал» пьесу, чтобы моряк, которому ставится памятник, был «хорошим». «Моя доченька» уже отпала. Голдобин прочитал и сказал что-то вроде того, что Синянская, мол, сошла с ума, просто зря давала ему читать, ни в каком варианте это идти не может. Так что Ежи Яроцкий тоже отпал, что очень жаль. А Окопинского я возила в Ленинград, где начальник Управления культуры Витоль его просто обхамил, стал говорить, что он его не знает, что хотя и верит рекомендациям польской стороны и Министерства культуры, но что он для них все же «кот в мешке», что в идейном отношении они часто поправляют Москву, поэтому пьесу надо будет посмотреть. Окопинский страшно расстроился и, вернувшись, сказал в посольстве, что если бы у него был другой характер, то он должен был бы встать и прекратить разговор с Витолем, и еще ему хотелось достать свой партийный билет и заявить, что «лекция» об идейности ему ни к чему. Вот так его встретили в городе-побратиме, Ленинград — побратим Гданьска, откуда Окопинский. А я вернулась чуть не в истерике, хорошо, Синянская меня отогрела, отпоила чаем, и мы вместе пошли в посольство на прием, где при встрече Окопинский сказал, что рад меня видеть, а на самом деле мы друг с другом чувствовали себя неловко. Потом я проводила Окопинского и Красовского в аэропорт.