Дневник театрального деятеля - 124

19 сентября

Партсобрание. До начала собрания Трубину дают слово, чтобы он рассказал о вчерашней лекции «О положении в Чехословакии». Лектор из ПУРа сообщил некоторые факты о том, как вводились войска (о них мы почти ничего не знали). Это было сделано за 3–4 часа. Над Прагой летел самолет и дал сообщение, что терпит бедствие, ему разрешили посадку, и оттуда вышли 70–80 автоматчиков, они заняли аэродром и стали принимать советские самолеты. То же в Брно и Братиславе. Положение такое же сложное, какое было и 23 августа. Правительство ведет себя нерешительно, подпольные радиостанции действуют, отношение с населением сложное. Мы не говорим о потерях, которые мы несем — а их очень много, — чтобы не возбуждать определенные слои населения. Раньше нашим войскам был дан приказ не оказывать сопротивления, а теперь разрешено при нападении сопротивление оказывать. На лозунги на заборах «Слон не съест ежа» наши солдаты отвечают: «А если его побрить?» Рассказал о том, как брали Дубчека и других, как их насильно привезли на совещание. «Положение остается сложным», — закончил докладчик, по словам Трубина.

Малашенко:  «Я должен продолжить. Как мы должны влиять, отвечать на эти вопросы. В партийных организациях, особенно в среде интеллигенции, были факты неверного отношения к событиям в Чехословакии. В Институте рабочего движения на собрании при голосовании двое воздержались, а один выступил, что это неверное решение, и голосовал против. У нас в Госконцерте два сотрудника тоже ведут разговоры, что это ошибка. Сейчас каждое оброненное слово для работников с периферии может быть вредным. Положение в Чехословакии нормализуется, но неизвестно, когда это случится, может, через месяцы, а может, и годы».

Перешли к повестке собрания: «О начале учебного года в сети политпросвещения».

Трубин:  «Я скажу об итогах, а о планах расскажет Голдобин. Тема нашего семинара по эстетике „50 лет советского театра“ — это очень помогало в работе. Все было четко организовано, это заслуга руководителя семинара. Отдельные выступления были очень интересные, особенно сообщение Цирнюк и Емельянова».

Приведу здесь некоторые мысли из так понравившегося Трубину выступления Цирнюк по теме «Классика на советской сцене». Она говорила, что единственный смысл обращения к классике — решение современных проблем. Если нет настоящих ассоциаций, то это музей, а музей не многим нужен. Сохранение традиции — это ее развитие, пример — «Мещане» Товстоногова. Но современную позицию надо «вытаскивать» из пьесы, а не навязывать ей. Нил не борец, а то был бы не Нил, а Павел Власов. А Эфрос в «Трех сестрах» поставил то, что Чехов не писал. Ей близко высказывание Кугеля о «Лесе» Мейерхольда, где он говорит об извращении, оболванивании автора (цитирует это высказывание). На эти слова прореагировал Емельянов:  «Мы с Валентиной Андриановной единомышленники, мы с ней расходимся лишь в частностях, например о Мейерхольде. Сейчас говорить пренебрежительно о Мейерхольде — это очень скверно, а Голдобин прошлый раз на семинаре в заключительном слове сказал, что Мейерхольд — это пройденный этап».

Голдобин:  «Трубин правильно отмечал недостатки прошедшего семинара. Один пробел я хотел бы восполнить, было очень интересное выступление Кудрявцева, он проделал просто исследовательскую работу, поднял огромный материал. В этом году весь год будем изучать „Материализм и эмпириокритицизм“. Первое занятие состоится 3 октября. Но изучение должно быть более активное. Не все одинаково подготовлены».

Малашенко:  «Это произведение вернет нас даже просто к терминологии: теория отражения, идеологическая борьба и т. д.».

А утром Шумов, Голдобин и Владыкин ходили на сбор труппы в Малый театр. Была сама Фурцева. Вернувшись, Шумов, со свойственным ему юмором, рассказывал, как она была хороша, всех очаровала, говорила проникновенно, хотя и не совсем правдиво: «Все призывала к требовательности — требовательность, требовательность и еще раз требовательность, а придет к ней Софронов с пьесой, так она просто прикажет: „Ставьте“ — вот тебе и вся требовательность. Фарисейство потрясающее, но речь-то она свою держала под аплодисменты зала». Потом Шумов разыграл целую миниатюру, как вел себя Владыкин, ожидая Фурцеву и рассуждая вслух: «Если я выступлю до нее, а она потом будет говорить и увидит по реакции зала, что это уже я сказал, она, конечно, ничего мне не скажет, а в душе подумает: ах, Григорий Иванович уже сказал, что я думала сказать. Нет, уж лучше мы ее подождем». «Секретарь смотрела на него, раскрыв рот», — закончил Шумов.